Рассказы (сборник)
Шрифт:
Собеседники замолчали. Всем представилось одно: Рим, Циркус Максимус, беснующаяся толпа, и посреди главной арены — высокий крест, к которому пригвождён истерзанный человек в золотом венце.
Даже скептик Аркисий невольно прошептал: «Господи Августе Христе, сыне Божий, помилуй нас».
— Но вернёмся же к нашим баранам, — отвлёк присутствующих от высоких переживаний Феомнест. — Что дальше?
— Дальше Харитон становится неубедителен, — признал Световит. — У него Кесарь Август — всего лишь человек, хотя и могущественный. Творец же, как и уже сказал, воплотился
— Пилатом? — на всякий случай уточнил логик.
— Да. В харитоновском романе Пилат — римский наместник в Иудее в должности перфекта. У Харитона он вступает в сговор с иудеями, распознавшими во Христе врага их мерзкой религии.
— Ну хоть это не лишено убедительности, — снизошёл Ном. — Что же дальше? Кесарь воскрес и покарал вредоносное племя?
— О воскресении Харитон пишет невнятно, — сказал Световит. — Во всяком случае, Рим остался языческим. Христианство же тайно распространилось среди иудеев, а потом и среди других народов. Но один из кесарей, Тит Праведный, узнаёт от христиан о злочестии иудейского племени и их планах по порабощению мира. Тогда он нападает на их страну и главный город, и даже разрушает храм, где они приносили своему демону кровавые жертвы. Иудеи, однако, успевают спасти свои сокровища, которые прятали в храме. Потом они умерщвляют праведного Тита с помощью какой-то женщины, иудейки, бывшей его тайной любовницей…
— Два раза один и тот же сюжетный ход? Плоско, — заметил Феомнест.
— После же, — продолжал славянин, — иудеи основывают заговор против Рима и всех людей, рассчитанный на столетия. Свои сокровища они тратят в основном на то, чтобы вскормить врагов цивилизации, ибо принимают решение стереть с лица Земли образованность и культуру и погрузить наше отечество и весь мир во мрак невежества…
— Ну, это уже полная чепуха, — сказал Аркисий. — Жизнь невозможно повернуть назад.
— Почему же? — не согласился Феогност. — Представьте себе, что, скажем, Мусейон был бы уничтожен пожаром, как при Гае Кесаре Предтече. Это не остановило бы прогресс, но задержало бы его надолго.
— Вот, вот именно! — Световит поднял палец. — Собственно, в романе описывается именно это, а всё остальное — лишь предыстория. Харитон написал книгу о том, как иудеи вложили средства в уничтожение Мусейона. В двести семьдесят третьем году они подкупили кесаря Аврелиана, который нуждался в деньгах для подавления бунта. Условием кредита было сожжение библиотеки Мусейона, что тот и исполнил.
— Дешёвая конспирология, — Аркисий Ном вытянулся на ложе до хруста в спине, — к тому времени уже существовало книгопечатание.
— В мире, измышленном Харитоном, иудеи не допустили его появления, — ответил Световит. — Они тайно убивали изобретателей и учёных, а если не могли — истребляли или порочили их труды. Так они поступили и с трудами Герона!
— То есть эолипил не было создан, и сила пара осталась неизвестной людям? — уточнил Феогност. — Мне кажется, это излишнее предположение. В мире, где сохранилось рабство, мускульная сила должна быть дешевле пара, особенно на первых порах. Только там, где рабочие руки стоят дорого, возникает потребность в технике. Труды Герона остались бы просто невостребованы…
— Давайте заканчивать, — попросил Аркисий. — Что там дальше?
— Я пока не дочитал до конца, — признался славянин. — Кажется, мир погружается в упадок, именуемый у Харитона Тёмными Веками. В эпилоге описывается наше время, представленное в виде диком и отталкивающем.
— Ну что ж, любопытно, — не без разочарования в голосе подытожил Феомнест, — хотя я ожидал от Харитона чего-нибудь более оригинального, с множественными перипетиями и неожиданным финалом. Похоже, ему не стоит браться за большую форму.
— Странно и непонятно, — добавил сириец, — зачем этому Харитону понадобилось богохульствовать, представляя Спасителя нашего в неподобающем виде. Это не только кощунственно, но и безвкусно…
— О, насчёт вкуса, — логик досадливо хлопнул себя по лбу, — как я мог забыть? Мой друг Камерарий, ботаник, путешествующий по Индии, вчера прислал мне корзину смокв необычайной сладости: интересный природный феномен. Я продегустировал их с охлаждённым белым хиосским вином — разумеется, в научных целях. Сочетание показалось мне интересным. Не желают ли коллеги принять участие в исследовании?
— Пожалуй, — оживился сириец, — сегодня ведь, кажется, вино дозволено.
— Суеверие, — не удержался высокоучёный Аркисий, — Христос Август не вводил никаких постов, всё это позднейшие выдумки суеверных людей.
— Стоит ли это обсуждать, — удивился логик, — ведь мы же говорим о фигах и вине, то есть о дозволенном в любом случае. Не всё ли равно, запрещено ли нам что-нибудь иное, если мы на него не посягаем? С логической точки зрения…
Световит демонстративно зажал уши.
— Кратко, но убедительно, — признал Феомнест. — Что ж, давайте справим скромные Плинтерии и не забудем про дар Икария.
— Простите невежду, — спросил Эбедагушта Марон, вставая с ложа, — но о чём идёт речь? Плинтерий — это какой-то древний бог?
— Плинтерии — языческий праздник в честь Афины-Мудрости, — принялся объяснять Феомнест, — он праздновался как раз в это время. Богине приносили в жертву фиги…
— Что касается смокв, — оживился богослов, — вчера мне попалось интересное толкование аввы Феона на притчу Августа о смоковнице, где он сравнивает её с Римом…
Логик открыл было рот — и поперхнулся.
— Иногда фига — это просто фига, — сказал он, откашявшись. — Давайте, что-ли, в самом деле попробуем плоды на вкус, а то наша беседа стала пресноватой.
— Тому виной неудачно избранная тема, — заметил сириец. — Что касается обсуждавшегося опуса, его цель кажется мне странной и непонятной, — добавил он.
— Но что страннее, что непонятнее всего — не удержался Аркисий, — это то, как авторы могут брать подобные сюжеты. Во-первых, пользы отечеству решительно никакой. Во-вторых… — он запнулся, потом решительно махнул рукой, — но и во-вторых тоже нет пользы. Просто я не знаю, что это…