Рассказы (сборник)
Шрифт:
Но напрасно она уже всё это говорила, потому что я левой рукой взял чайник, полный кипятку, и без замаха ударил им ей в лицо. Крышка соскочила, и на неё плеснуло кипятком. Она несильно закричала, и тут же в восторге заорали девочки. Мне уже было всё равно, и всё-таки я слегка растерялся, когда заметил, что Саши за столом нет. Я зазевался, и тут сестры опрокинули чайник — я же, не глядя, опустил его на скатерть — опрокинули к себе, кипяток полился матери на колени, и тут вошёл Саша с тазиком в руках, полным, как показалось, воды. Но это была не вода, это было… Он этим плеснул на нас — я едва успел отскочить, и тут же упал на пол, а он уже тыкал чем-то горящим в мокрую скатерть.
Огонь занялся не большой, но как-то сразу везде. Саша выскочил из комнаты, где уже всё горело. Было слышно, как он, пыхтя, суёт чего-то в дверную ручку, чтобы не могли отворить. Я успел дёрнуть дверь на себя и выскочить из огня.
Помню, стало светло. Мы удерживали дверь, её отчаянно рвали и дёргали. До сих пор не пойму, почему они не разбили стекло… Когда ручка накалилась до невозможности, и из-под двери по полу поползли струйки дыма, пришлось бежать. Собака путалась под ногами и скулила. Я догадался было взять лестницу, но Саша её тут же отнял. И вдруг, буквально в минуту, разгорающийся пожар утих и быстро погаснул вовсе. Сразу стало очень дымно.
Нам пришлось выйти за калитку. Я стоял, ничего не понимая, не помня, когда Саша спросил кого-то в темноте:
— Ты стал взрослым?
— Да, — ответил я машинально и тут же в ужасе понял, что я открыт.
* * * * * * * * * * * *
Комментарий.
Дано при проведении государственного гадания бу.
Цель гадания — определение положения Срединной Империи.
Результат гадания:
Гексаграмма 17 Последование.
Суй.
В начале девятка, мужская черта. Младший, Пёс.
В службе будет перемещение. Стойкость — к счастью.
Шестёрка вторая, женская черта. Первая сестра.
Сблизишься с малыми детьми — потеряешь возмужалых людей.
Шестёрка третья, женская черта. Вторая сестра.
Сблизишься с возмужалыми людьми — потеряешь малых детей.
Девятка четвёртая, мужская черта. Я.
Если в последовании и захватишь что-нибудь, то стойкость — к несчастью.
Если будешь обладать правдой и будешь на верном пути, будет ясность.
Девятка пятая, мужская черта. Саша.
Правдивость по отношению к прекрасному. Счастье.
Наверху шестёрка, женская черта. Мать.
То, что взято — сблизься с ним; и то, что следует за тобой — свяжись с ним.
Царю надо совершить жертвоприношение у западной горы, у алтаря предков.
Ангельс
Посвящается Густаву Майринку
Бог — это кусок масла.
Наливная капля света, вертясь, мерцала, попав куда-то близь конца того, в чём была, а он был в ней, как бы сварясь в крутом кипятке, не чуя, как она прыгала и каталась, тёмная в тёмном. Исток там казался маленьким неважным пятнышком — не то сверху, не то сбоку бодающего мир вихря; когда же он падал туда, то — вроде огромного птичьего глаза, золотящегося и чёрного, а потом — чем-то вроде степи, а ещё ниже, казалось, бушует вода подо льдом, и в воде горело солнце. Льдины дробились, и солнце поминутно вспыхивало и меркло, всё ближе и ближе, и вот под ним полыхнул тяжёлый восьмигранник, его стенки распались. В короткий миг молчания эти лепестки взмахнули во тьме, сияющий ангел взмыл, приоткрыв своё сложное, радужное тело, в середине дрогнули славословящие уста — тут его срубил вихрь, и он рухнул. Но свет увидел того, бьющегося во тьме, и послал ему весть — он очнулся. Он был растворён в утлой, траченной доле света, как соль; себе он казался пузырьком в кипящей Ночи. Падая, он чуял, как истекает из него свет, и отчаянно нёсся с ним, но неслитно, пытаясь не быть, забыться, как забываются в падении, мигом становясь и мигом оставляя себя усилием гибели. Наконец, всё успокоилось у самой грани, отделяясь от света только им. Он медленно приходил в себя, удерживаясь тем от падения в исток, и, казалось, болтался в копытце со стоялой водой, складываясь в вещь. Он увидел — пелена вокруг колеблется, как шатёр; внезапно откуда-то из глубины всё озарил волшебный двенадцатигранный ангел, всходящий, как башня, вверх. Вихрь не успел даже его коснуться, как тот вознёсся и нырнул в живое тело тьмы.
Он было поднял взгляд, но ангел уже был невесть где, мощь его и великолепие пропали для взора. Разворошённая память угрюмо тлела в нём: когда сам он сиял, как павлинье перо, у полюса света, — в двадцать четыре крыла, — и бился с вихрем, тот рассеял его, сокрушив, раздрав, а вечное сердце ангела падало вперёд, немо и глухо ведая свой путь и сущее вне себя — он летел сквозь гнилое пламя, ядущее себя, и вся, он был среди него… то, зачем он тогда стал, давно прошло, и он очутился в себе, умный, безобразный.
Был когда-то кругом в круге большем, а стал сухим и острым.
Здесь он как бы треснул, и пал — жизнь вошла, как ударом кнута. Капля света потянулась, поцеловала границу, перед ним забелело окно, и вот она дёрнулась, и он был вброшен соединением их в пределы Дня.
Как от берега, отхлынула от рубежей волна, его с собой унося, словно в море. Незримое течение подхватило его и понесло — казалось, на дне цвели головы царей, кружились и пели солнечные сполохи. Некий ангел пронзил всё это и канул вверх. Тут его потянула к себе рука Дня, и среди весеннего мира этой веры он был весь как летящая сеть, она открывала его, и в этом разворачивающем пленении было лишь одно — кто ты?
Но он уже знал, что нечего ему говорить — он был от начала, от его вопрошающей воли, и погиб ради самого себя. Он сам стал тем ответом, отсветом из тьмы, и не мог его узнать тот, всё хитрее вплетающийся в него. Впереди был белый свод, полный, как воздухом, началом: он шёл туда, в потерю жизни, в забвенье. Зелёные пальцы сжали его, когда он изменился, умолчал собой — по телу света пронеслась рябь, она тысячекратно прервалась, и тут он выпал, а свет, выпрямляясь, дрожал вокруг в сомнении.
И покатился он, теряясь, как в огромной корзине. На мгновение, оказавшись бегущим вокруг сретения четырёх лучей, стройной звезды, в которой стояли малые звёзды, он упал на неё, его потянуло назад, он схватился за дверную ручку, дверь неожиданно, стукнув, распахнулась, зашибла ему пальчик на босой ноге — и он нечаянно переступил порог Ночи.
Здесь было противно. Это тогда, давно, тьма была хороша. Там, куда не могло достать зарево, он и проснулся впервые. Из лужи под ногами показалась маленькая луна и юркнула обратно. Он, нагнувшись, пошарил там и выудил кусок масла.
Но, ах, не то это было, что он искал! Это было масло злое, этакий кремешек; прочное, как велосипедный звонок.
"Я Ангельс" — сказал он.