Рассказы. Аллея Надыра. Похороны усто Акила. Поединок
Шрифт:
Ячменная лепешка колола десны, царапала горло. Она пахла соломой и глиной. Абдувахид-ака старался поскорее прожевать взятый кусок. Последний раз он ел ячменный хлеб в далеком детстве, в какой-то неурожайный год, и знал его главным образом но горестным рассказам отца да деда.
Глядя сейчас на Надыра, Абдувахид-ака вспоминал, каким он был крепким, здоровым и как ловко и споро работал. Вечерами, покончив со своими делами, он помогал Абдувахиду-ака ухаживать за бахчой. Посмеивался над ним, «городским дехканином», и учил его.
— Легче, вот так опускайте кетмень, — говорил он. —
— Не завод виноват, дружок, я сам, — смущенно отвечал Абдувахид-ака, который после организации колхоза, когда артель несколько окрепла, вернулся к своей профессии — мастером на кожзавод. Ездил каждое утро верхом на осле в город, вечером возвращался.
Надыра то и дело сотрясал кашель, и Абдувахид-ака в эти минуты морщился так, словно было мучительно больно ему самому. Эх, каким крепким парнем был Надыр! А теперь от него, прежнего, не осталось и половины.
Хозяйка внесла блюдо с вареной свеклой, поставила на дастархан.
— Не обессудьте, — сказала она и невольно вздохнула.
Абдувахид-ака хотел вымолвить что-нибудь утешительно-благодарственное, но горло вдруг сдавило спазмой, и он только качнул головой. Хорошо, что в эту секунду вошел Саидмурад, сел на краю сандала.
— Кончил чистить крышу? — спросил Надыр.
— К-кончил.
— Да будь благословен твой отец, братишка! Бери, брат, хлеб бери, свеклу бери… Да, видел твою арбу. Не волнуйся, завтра с утра вытащим. Не хватит сил у лошади, есть люди, — сказал Надыр и обратился к Абдувахиду-ака: — Три года подряд лошади жуют солому. Для клевера не осталось земли. Вы когда-нибудь слышали, чтобы лошадь держалась на мякине, которой к тому ж не хватает?
Абдувахид-ака очистил одну свеклу и положил перед Надыром, вторую, очистив и нарезав, съел мелкими кусочками сам.
— Поздно уже, пойду, — сказал он.
— Погодите немножко, ака, — сказал Надыр. — Саидмурад, брат мой, сходи-ка ко мне. Заказал янге плов. Наверно, готов.
— Э, не беспокойтесь, Надыр-джон…
— Да ну, что за беспокойство. Это мы заставили вас волноваться, ака: пустили ваши балки от нужды на дрова.
Абдувахид-ака кивнул, — мол, знаю.
— Колхозный клуб переделали в госпиталь: близко ж от города. Дрова на зиму должен был дать колхоз. Сырые дрова есть, да ведь без растопки не обойтись… Ну, а четыре балки распилили, дали двум вдовам.
— Ничего, — сказал Абдувахид-ака. — Будем живы, все найдется.
— Балки готовы, ака. Видели, конечно, нашу тополиную аллею. Я на всякий случай делал посадки густо, если, думал, что случится, даже часть высохнет, — ряд не испортится… Но нет, все прижилось. Считайте, что эта аллея ваша. Сколько понадобится, столько деревьев и срублю.
— Рубить нет нужды. Надыр-джон. Сказал же: будем живы, все восстановим.
Саидмурад принес завернутое в скатерку блюдо с пловом. Плов военных
После плова Надыр вытащил из внутреннего кармана пиджака небольшой узелок, развязал его, помогая себе зубами. В тряпице оказался зеленый чай. Всего горсть, но настоящий зеленый чай…
Осенью следующего года Надыр умер. Говорят, будто он завещал односельчанам не прикасаться к тополиной аллее без разрешения Абдувахида-ака. Может быть, потому и связывают теперь, столько лет спустя, эту аллею с именем дядюшки Абдувахида?..
Будь это в городских условиях, пойдешь да заявишь в горсовет. Признают если твои слова вескими, убедительными, то примут решение называть такую-то улицу, или площадь, или аллею именем такого-то. Напишут имя на красивых голубых или синих табличках, прикрепят таблички на углах и воротах. Право — правому, слава — славному.
А в кишлаке как быть? Что можно поделать? Сто раз просил старик не называть аллеей Абдувахида, но и ухом не ведут, все равно называют, даже в документах пишут, еще с большой буквы. «Построить магазин на левой стороне Аллеи Абдувахида, рядом с памятником погибшим в Великой Отечественной войне», — написали в решении, которое читали вчера в чайхане. Как видно, решение потребсоюза. Да, конечно, потому что он заведует сельскими магазинами, столовыми и чайханами.
До сих пор никто не сказал и, наверное, даже и не подумал, что дядюшка Абдувахид взамен тех нескольких стропил да балок, которые в суровую годину пустили на дрова для раненых и обездоленных, присвоил целую огромную аллею. Да, никто не сказал. Но разве обязательно, чтобы сказали? Разве у самого дядюшки Абдувахида нет сердца? Всякий раз, когда он слышит свое имя после слова «аллея», его бросает в дрожь. Ему мнится, будто захапал средь бела дня, зажилил сиротское добро. Ведь, если на то пошло, он и Надыр были друзьями, были как братья.
Странное дело: все чтут память Надыра, уважают, но, когда надо увековечить его имя, всегда почему-то приходится преодолевать какие-то препятствия. Пять лет назад благоустроили кишлак, рядом с аллеей Надыра соорудили памятник сельчанам, которые погибли на войне. На мраморной плите первым написали имя старшего сына дядюшки Абдувахида. Против этого старик не возражал, так как сын был достоин этой чести. Кроме других орденов и медалей, сын имел три ордена Славы, а кавалер трех степеней Славы — это почти Герой Советского Союза, не меньше. Но вот имя Надыра тогдашние начальники включать в список павших не хотели. К кому бы дядюшка Абдувахид ни обращался, слышал в ответ одно и тоже:
— Вы правы, амак, но есть тут одна тонкость: на плите, согласно правилу, пишут имена только тех, кто погиб на поле боя.
— Надыр скончался от боевых ран. Он не под арбу попал и умер. У него были продырявлены пулями легкие. И почек не две было, как у нас с вами, а кусочек остался.
— Правильно, амак, но такой закон. Что поделать?
Дядюшка Абдувахид заковылял, хромая, в военкомат. Ходил в райком. В конце концов на памятнике появилось и имя Надыра.