Рассказы. Митря Кокор. Восстание
Шрифт:
— Такая и полагается тебе, Гицэ, денег у тебя хватит. Ну что, Гицэ, — верно, пришел спросить, как идет война?..
— Затем и пришел, барин. Других дел промеж нас нет, все кончили.
Трехносый пристально посмотрел на него, покачивая головой.
— Плохи дела, Гицэ. Если не воспрянет немец и не придумает чего-нибудь, чтобы растерзать, разметать, забросить русских к самым звездам, тогда худо будет.
— Почему, барин? — забормотал перетрусивший мельник.
— Эх, Гицэ, ты до сих пор, видно, не понял, что главная для нас
— Почему, барин? Они там, а мы здесь.
— Дурак ты, Гицэ, если так думаешь! Ведь раз они идут за немцем по пятам, то завтра мы их увидим здесь, у себя. Тогда и у нас в стране поднимется голытьба и нищие, как это было у них. Боюсь революции, Гицэ, вот оно что!
— Может, еще не так страшно, барин, — испуганно пробормотал Гицэ. — Я вижу, наши люди рады были бы миру. Никакого восстания им больше не нужно, им бы, несчастным, только дни свои дотянуть.
— Разве ты не донимаешь, Гицэ, что их другие подстрекают? У большевиков ведь революция — это профессия. Если мы не возьмем дела в свои руки и не затянем подпруги, плохо может получиться.
— А вы затяните, — согласился Гицэ Лунгу.
— На то есть правительство. У правительства сила, правительство должно быть настороже.
— А вы, барин, говорите, что идут на нас эти…
— Говорю, идут. Мы просим мира: повинную голову меч не сечет.
— Это так, — снова согласился мельник.
— Так-то оно так, да как сделать? Нужна сноровка, нужны люди с головой, чтобы вести переговоры.
— Найдутся и такие, — отозвался Гицэ. — Пусть нас оставят с миром, не мешаются в наши дела.
— Вот именно! — выпучив глаза, подтвердил Трехносый.
— Пусть и меня оставят в покое, — продолжал Гицэ, — у меня своих забот полон рот. Вот за этим я и пришел: попросить совета у сведущего человека. Девчонка, женина сестра, устраивает мне оппозицию.
Господин Кристя засмеялся:
— Это та, которую ты хотел постричь в монашки, чтоб тебе земля осталась?
— Не затем, барин… — оправдывался мельник, несколько пристыженный.
— Нет, затем. Да это и правильно, ведь кому, как не тебе, знать, что делать с ее землей.
Мельник молча проглотил слюну, уставив на помещика свои больные глаза.
— Слыхать и про брата моего Митрю, греховодника, что возвращается он.
— А ведь болтали, что он погиб.
— Не погиб. Это так только говорили. А теперь оттуда весточка пришла.
Мельник был весь внимание, ожидая совета от человека, который был поумнее его, «потому что сумел накопить больше».
— В конце концов, если он и придет, что тревожиться? Такой, как он, будет рад, что хоть шкуру сохранил; будет рад и куску хлеба от нас. Разве я не здесь? Разве у нас нет властей? Нет жандармов? Он в наших руках.
— Они с войны приходят отчаянные, барин.
— Знаю, об этом я тебе с самого начала говорил…
Что он говорил с самого начала? Говорил что-то о переговорах и ловких людях. Гицэ Лунгу ничего толком не понял и смущенно улыбался.
— Я, барин, боюсь, как бы не вернулся он калекой. Засядет у нас на печи, а ты корми его. Уж лучше бы убили, чем этак.
— Послушай, Гицэ, ждал ты до сих пор, подожди еще немножко, — посоветовал помещик, которому стал надоедать этот разговор. — Разберешься, а там и примешь меры, смотря по обстоятельствам.
Гицэ Лунгу почесал за ухом, уставившись в угол, куда смотрел и помещик. Что может там храниться? Деньги? Деньги в банке в Бухаресте. Дурак он, что ли, чтобы держать их в Хаджиу? Только мельники, которым ума не хватает, держат пачки банкнот в Малу Сурпат. Но и мельники уж не такие простаки, как о них думают. Где эти пачки спрятаны, сам черт не найдет.
— Понял?
— Понял, — вздохнул мельник. — Позвольте мне еще как-нибудь зайти…
— Заходи, — пригласил боярин Кристя.
Его «заходи» прозвучало менее равнодушно, чем в другие разы, и Гицэ обратил на это внимание.
«Значит, и у него есть во мне нужда», — подумал он, спускаясь с вышки и заботливо поправляя на голове новую шляпу.
Случилось так, что господин Кристя в тот же самый вечер послал верхового объездчика за Гицэ, чтобы тот как можно скорее пришел в именье. Были позваны и другие: староста и писарь, поп и учитель, начальник жандармского участка и разные деревенские заправилы, чтобы узнали они о добрых вестях, переданных по радио.
Гицэ задержался, пока натягивал на себя белье, снятое из-за августовской жары, пока старательно одевался, собираясь к Трехносому и раздумывая, что это за вести могут быть. Добрые ли вести? Может, что-нибудь стало известно о Митре? Только из-за этого не стал бы Кристя вызывать столько людей. А может, хочет сообщить, что немцы наконец взялись за дело по-настоящему — пустили ядовитый дым или лучи смерти.
Он бежал, гулко топоча каблуками, по тихим, молчаливым улицам села. Перед входом в Хаджиу он услышал впереди себя, среди высокой кукурузы, громкий разговор. Гицэ заторопился еще пуще и наткнулся на тех, что были вызваны в именье.
— Вы были там? Что случилось?
— Случилось, что заключили перемирие с «советами». Теперь все своими делами будем заниматься, избавимся от немцев.
В темноте мельник пытался узнать, кто это говорит.
— Это волостной старшина, — шепнул ему на ухо поп Нае.
— И мне бы сходить туда, — сказал Гицэ.
— Не ходи, — посоветовал ему начальник жандармского участка Данциш. — Господин Кристя устал, выпил немножко с нами и лег спать. Завтра встанет, чтобы принять меры.
— Какие меры?
— Меры, надлежащие при таком событии. Ведь мы должны рассказать людям, объяснить, посоветовать…
— Верно. Завтра зайду к нему.
Поп Нае толкнул его локтем и шепнул:
— Что на него смотреть? Сам на себя смотри. Русские идут.
— Ну и что, если идут? — пробормотал Гицэ.