Рассказы. Стихотворения
Шрифт:
— Э! Расскажите про них налогоплательщикам, — отмахнулся Хупер и откупорил еще бутылку.
Сержант, видимо, был из тех разговорчивых людей, которым трудно остановиться.
— Как странно все это вспоминать, правда? — сказал он, — Ведь Мун прослужил шестнадцать лет, а потом сбежал.
— Такое бывает во всяком возрасте. Вот и этот… ну, сам знаешь, — сказал Пайкрофт.
— Кто такой? — спросил я.
— Старый служака, которому оставалось всего полтора года до пенсии, ты ведь на него намекаешь, — сказал Причард. — Фамилия его начинается на «В», правильно?
— Но ежели разобраться, нельзя сказать, что он по-настоящему дезертировал, — заметил Пайкрофт.
— Нет, конечно, —
— В глубине страны? — сказал Хупер. — А приметы его опубликованы?
— Это еще зачем? — спросил Причард грубо.
— Да ведь дезертиры передвигаются, как походные колонны во время войны. Понимаете ли, они всегда следуют определенным маршрутом. Я знаю, что одного такого молодчика поймали в Солсбери, откуда он хотел добраться до Ньясы. Говорят, хоть сам я за это не поручусь, будто на Ньясе, в озерной флотилии, не принято задавать вопросы. Я слышал, что там один интендант с Пиренейско-Восточной линии командует боевым катером.
— Думаешь, Хруп подался в те края? — спросил Причард.
— Почем знать. Его послали в Блумфонтейн забрать из форта боеприпасы, которые там остались. Известно, что он все получил и велел погрузить на товарные платформы. С тех пор Хрупа не видели — ни тогда, ни после. Случилось это четыре месяца назад, a casus belli [33] так и остался.
— Какие же у него приметы? — снова спросил Хупер.
— А что, железная дорога получает вознаграждение за поимку дезертиров? — сказал Причард.
33
Повод к войне (лат.).
— Неужто вы думаете, что я стал бы тогда затевать этот разговор? — сердито возразил Хупер.
— Больно уж вы любопытны, — сказал Причард не менее резко.
— А почему его прозвали «Хруп»? — спросил я, стараясь загладить досадную неловкость, которая возникла между ними.
Они разглядывали друг друга в упор.
— Потому что лебедку сорвало с места, — ответил Пайкрофт. — А заодно ему четыре зуба вышибло — нижние, слева по борту, верно я говорю, Прич? И хоть он раскошелился на вставные зубы, крепеж ему сделали, видать, со слабиной. Когда он разговаривал быстро, они малость качались да похрупывали. Отсюда и «Хруп». Его считали особенным человеком, так мы, на нижней палубе, полагали, хоть он и был просто долговязый, черноволосый, полукровка, только в разговоре обходительный.
— Четыре вставных зуба слева, в нижней челюсти, — сказал Хупер, сунув руку в жилетный карман, — А татуировка какая?
— Послушайте, — начал Причард и привстал, — мы, конечное дело, премного благодарны вам за гостеприимство, потому как вы нас уважили, но сдается мне, мы ошиблись…
Я взглянул на Пайкрофта, ожидая помощи. Хупер мгновенно побагровел.
— Ежели толстый сержант на полубаке соблаговолит снова бросить якорь и сохранить свой статус-кво, мы сможем потолковать как благородные люди — и, само собой, как друзья, — сказал Пайкрофт. — Мистер Хупер, он принимает вас за представителя закона.
— Я желаю только указать, что когда человек проявляет такое сильное или, верней будет сказать, назойливое любопытство к чьим-то особым приметам, как вот наш друг…
— Мистер Причард, — вмешался я, — право, я могу поручиться за мистера Хупера.
— А ты изволь попросить прощенья, — сказал Пайкрофт. — Ты просто презренный грубиян, Прич.
— Ну как же мне было… — начал он в нерешимости.
— Не знаю и знать не хочу. Проси прощенья!
Гигант огляделся растерянно и
— Я был не прав, — сказал он кротко, как ягненок, — У меня нет причины вас подозревать. Мистер Хупер, я прошу прощенья.
— Вам не в чем себя упрекнуть, вы лишь соблюдали разумную осторожность, — сказал Хупер. — С незнакомым человеком я сам держался бы точно так же, понимаете ли. Если позволите, я хотел бы узнать подробней об этом мистере Викери. Понимаете ли, на меня можно положиться.
— Почему Викери сбежал? — начал я, но улыбка Пайкрофта побудила меня поставить вопрос по-другому: — Кто же она такая?
— Хозяйка небольшой гостиницы в Хаураки, близ Окленда, — сказал Пайкрофт.
— Черт побери! — взревел Причард, хлопнув себя по колену, — Неужто это миссис Батерст!
Пайкрофт тихонько кивнул, и сержант излил свое изумление, призывая в свидетели все адские силы.
— Насколько я понял, миссис Б. и была всему причиной.
— Но ведь Хруп был женат! — воскликнул Причард.
— И к тому же у него пятнадцати летняя дочка. Он показывал мне фотографию. Это, так сказать, статья особая, а вообще, видал ты когда-нибудь, чтоб на такие пустяки обращали внимание? Я вот не видал.
— Боже правый и вездесущий!.. Миссис Батерст… — И он взревел снова: — Что хочешь говори, Пай, все одно я не поверю, будто она виновата! Она не такая!
— Ежели я стану говорить, что хочу, то перво-наперво, скажу я тебе, ты глуп, как осел, и кипятишься безо всякой надобности. Я просто объясняю, чем дело кончилось. Мало того, в кои-то веки ты оказался прав. Она не виновата.
— Все одно я не поверил бы тебе, ежели б ты ее и виноватил, — услышали мы в ответ.
Такая преданность со стороны сержанта морской пехоты меня поразила.
— Оставим это! — воскликнул я, — Расскажите, что она за женщина.
— Она вдова, — сказал Пайкрофт. — Осталась без мужа совсем молоденькой и уже не искала новой пристани. Близ Окленда у нее была маленькая гостиница для младшего командного состава, она всегда носила черное шелковое платье, а шея у нее…
— Вот вы спрашиваете, что она за женщина, — перебил его Причард. — Позвольте, я вам расскажу один случай. В первый раз я попал в Окленд, когда «Марокканец» вернулся из плаванья в девяносто седьмом году, я как раз получил повышение и пошел вместе с другими. Она завсегда нам всем услужить старалась и в убытке не бывала ни разу — получала сполна, до последнего пенни! «Можете уплатить сейчас, — говорила она, — а можете и после рассчитаться. Я знаю, вы меня не обидите. Если что, пришлете деньги из дому». Ей-ей, братцы мои, я своими глазами видел, как эта женщина сняла с шеи золотые часики на цепочке и отдала одному боцману, который съехал на берег без своих часов и мог опоздать на последний катер. «Я не знаю вашего имени, — говорит она, — но когда они вам будут не нужны больше, справьтесь в порту, меня-то там знают многие. Попросите кого-нибудь передать». И будто стоили они не тридцать фунтов, а каких-нибудь полкроны. Маленькие золотые часики, Пай, с синей монограммой на крышке. Но я вот чего хотел сказать, в те времена было у нее пиво, которое пришлось мне по вкусу, — забористое такое. Я на него налегал при всякой возможности, немало бутылок раздавил, когда мы стояли в той бухте, — чуть не каждый вечер на берег съезжал. Как-то были мы с ней вдвоем, перебрасывались шуточками через стойку, ну я и говорю: «Миссис Б., когда я еще вернусь сюда, вы уж не позабудьте, что это пиво мне особенно полюбилось — как и вы сами. (Вот она какие дозволяла вольности!) Как и вы сами», — говорю. «Ах, сержант Причард, спасибо вам», — говорит она и поправляет завиток возле уха. Помнишь этот завиток, Пай?