Рассказы
Шрифт:
— Из Финляндии.
— Не знаю такой страны. Где она — в Азии или в Африке?
— В Европе, чудак. Хельсинки — мой родной город. Как бы я хотел сейчас туда...
— А если встретишь там свою жену?
Вихтори Виртанен задумался на минутку и ответил неторопливо:
— Отчего же не встретить...
— Ну, а если она примется пилить?
— Да уж, конечно, пилить она будет. «Где ты проваландался все это время, время, время, время — мя, мя, мя?.. Хоть бы раз написал, хам, написал, хам, написал, хам, хам, хам, хам...» Конечно, она будет пилить. На то она и жена. Но мне уже просто невмоготу слушать эту небесную музыку! С утра до вечера пение и бряцание
— Пропаганда? Что это значит?
— Слушай, Сократ. У нас в Хельсинки, честное слово, люди бы сказали, что ты с луны свалился. Беда мне с тобой. Ты лучше скажи, нельзя ли как-нибудь смотаться отсюда на землю, хоть на побывку? Я бы хотел съездить в Хельсинки.
— А что за бумаги у тебя?
— У меня только солдатский опознавательный жетон.
— Как тебя звали?
— Виртанен.
— Я и раньше слыхал это имя.
— Виртаненов в Финляндии — сотни тысяч.
— А Сократ в Греции был только один.
Вихтори взвыл от тоски по земле, как от зубной боли. Явление весьма удивительное, поскольку ангелы в раю вообще не стонут и боли не чувствуют. За исключением тех, кто проник на небо нечестным путем. Но Вихтори Виртанен прибыл в рай вполне законно.
Ангел Сократ и ангел Виртанен с минуту молчали. Наконец Сократ тихо промолвил:
— Так, значит, на землю? Меня ведь там осудили за развращение молодежи и за отрицание государственной религии.
— У нас в Финляндии свобода совести, — заметил Виртанен. — Я тоже простился с церковью и числился по гражданскому реестру. А что касается молодежи, то теперь уж ее вряд ли можно больше испортить. Так ты осужден за растление молодежи? Что, продавал наркотики?
— Не понимаю.
— Тогда, значит, проповедовал свободную любовь или торговал из-под полы порнографией?
— Снова не понимаю, хотя сейчас ты сказал что-то по-гречески.
— Какого лешего? Я же финн.
— Удивительно, что многие твои слова напоминают греческие. «Порнография» на моем родном языке значит изображение непристойностей.
— То же самое это значит и по-фински. Вот не подумал бы, что тебя могли судить за подобные вещи. Наверно, ты был отчаянным донжуаном в молодости?
— Я не знаю человека с таким именем, — кротко ответил Сократ.
— Скажи откровенно, что дурного ты сделал на земле?
— Дурного? Я не делал ничего дурного. Иначе я не был бы здесь.
— А где же ты был бы тогда?
— Трудно сказать. Может быть — в Афинах. Продолжал бы размышлять и беседовать с друзьями о вечных загадках жизни.
Ангел Виртанен усмехнулся.
— Эх, бедный старик! Ты здесь и не замечаешь, как идет время.
— А что есть время? Можешь ты объяснить мне?
— Время? Это то, что показывают часы.
— Какие часы?
— Ох, да не нервируй ты меня глупыми вопросами. Знаешь ведь, что они тут у всех прибывающих первым делом отбирают часы. И у меня отобрали. Время, время... Да, в самом деле. Я ведь тоже не знаю, что такое время...
— Ну вот видишь. Сам же признаешь, что тебе это неведомо. Это доказывает, что в тебе есть зернышко мудрости. Зачем ты хочешь вернуться на землю? Ведь там нет здешней гармонии.
— Гармонии! Эта гармония мне уже — во, как надоела! Хоть бы какое-нибудь разнообразие! А то ведь толкут все ту же воду в ступе. Полечу, может, хоть знакомых повстречаю.
Виртанен расправил было крылья, но Сократ остановил его.
— К чему спешить, если в нашем распоряжении вечность, — сказал Сократ. — Может, я сумею помочь тебе. Я познакомился тут со служащим бюро путешествий. У них хорошие связи с землей. По правде говоря, я и сам хотел бы слетать туда. Слышал я, учение мое там исказили. Ученики мои создали новые школы и стали развивать новые направления мысли. Появились, говорят, эпикурейцы, циники и стоики.
— Таких уже давно нет, — перебил Виртанен. — По крайней мере не было перед моим уходом. Но какое это имеет значение? Только бы пустили. Ох, земля! Как бы я хотел вернуться туда. Слишком рано я сюда попал.
Времени в раю не существовало. Поэтому трудно сказать, когда они пришли в бюро путешествий и стали наводить справки о возможностях поездки. Чиновники не спеша исследовали их документы, безвременное время советовались между собой и требовали дополнительных объяснений. Цель поездки? Знание языка? Ближайшие родственники на небе? Продолжительность отпуска — по земному исчислению: час, сутки, неделя? Родственники или знакомые, у которых вы намерены остановиться?
На все вопросы наши путешественники отвечали спокойно, как и подобает ангелам, утратившим признаки пола и привычку спешить. Три раза их заявления отклоняли. Основание отказа: на земле никто не заинтересован в приезде учителя по имени Сократ, даже в порядке визита. А на могиле Виртанена и подобных ему уже поставлен памятник Неизвестному солдату. Но ангелы не падали духом. Они обратились с ходатайством к президенту Петру и в конце концов получили разрешение на поездку. Правда, с известными ограничениями. Они должны были вместе выехать и вместе вернуться и пребывать им разрешалось только в Хельсинки. По политическим соображениям Сократу не дали визы в Грецию, хотя он и обещал оставить в покое молодежь и официально признанных богов у него на родине. Маленький, сморщенный Сократ опечалился, но не опустил крыльев. Посоветовавшись со своим внутренним голосом, он решил сопровождать ангела Виртанена в Финляндию, втайне надеясь, что ученые там говорят по-гречески, а простой народ хотя бы понимает небесный язык.
В один удивительно ясный и теплый день в конце декабря 1966 года, около полудня, хельсинкские зеваки толпились у памятника Алексиса Киви на вокзальной площади. Их, разумеется, интересовал не национальный писатель Финляндии, который к тому же сидел спиной к храму Талии. Взоры их привлекли два странника, приютившиеся у подножия памятника. Один из спутников, старый и довольно дряхлый, кутался в широкий, грязный плащ. На ногах у него были стоптанные сандалии, в руке — сучковатая дорожная палка; другой был в солдатской форме, с каской, его старая заношенная шинель была перепачкана грязью и кровью. Почесывая щетинистый подбородок, он кивнул в сторону башни с часами и сказал:
— Пора двигаться.
— Обратно? — спросил старик в сандалиях.
— Нет, черт побери, ко мне! Только какой же нынче день? Праздник или будни?
— Что это за чудища? — испуганно воскликнул старик.
— Это автомобили!
— Авто?.. Тоже слово из моего языка... Что они — животные?
— Автомобили? Нет, конечно. Это машины. Ма-ши-ны!
— Махина — тоже из моего языка...
— Если нынче воскресенье, жена с ребятами скорее всего дома. Но если будни, тогда жена на работе, а малыши в садике... Я не видел их уже... наверно, месяц... Но ведь у нас война... Тревога! Воздушная тревога! Ложи-и-ись!..