Рассказы
Шрифт:
— Ну?.. Это шо еще за тема, шо за финик из Египта?..
— Извините… Я по объявлению.
— Миль пардон, объяв не пишем. Только метим протоколы.
— Я насчет молока.
— И доярок не крышуем. Только телок из Коврова.
— Вот… — я достаю объявление из кармана.
Хряк берет бумажку, говорит:
— Что за кузькина малява?… — и долго ее читает. Так долго, что я начинаю тосковать. У меня появляется подозрение, что хряк не умеет читать.
Наконец он понимающе кивает головой:
— Есть контакт на этой
Я вдруг в ужасе понимаю, что хряк говорит исключительно хореем. Ну: та-та, та-та, та-та, та-та… «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца…» Где я? На филфаке или в странной коммуналке в Люберцах?
Из недр квартиры сквозь «Таганку» раздается хриплый рык:
— Берендей, шо за сквозняк?.. Минусани заслонку.
— Ша, Чалый! Тут интим: доча благотворит одному четырехглазому фраеру в смысле сыси. Я давно не плакал, но доча сказала мне «заплачь». Проходи, фраерок…
Я зашел. Это была конкретная малина. Слоистый дымный воздух. Пахнет луком, табаком и перегаром. Туманные люди в тату и в бретелечных майках. Карты. Бильярд. На полную мощь — «Таганка». Я чувствовал себя как Володя Шарапов, попавший в логово к Горбатому.
— Доча там, — кивает «Берендей» на соседнюю комнату. — Только сначала — лекарство…
Мне наливают большую рюмку «Рояля». Откуда-то звучит, прямо как из фильма:
— Нет… по полной, фраерок…
Тоха угощал «Роялем» бомжей. А меня угощают уголовники. Странная штука жизнь.
Я в комнате «дочи». Очень симпатичная девушка в японском шелковом халате выходит из-за ширмы и вручает мне бутылочку молока.
— Сколько с меня?
— Перестаньте…
Господи, до чего же приятная девушка. Неужто она дочь Хряка? В смысле — Берендея.
В коридоре, провожая меня, Берендей вещает:
— Я откинулся в 87-ом. Сейчас у меня, фраерок, все, как в аптеке. Но мне нужно отпыхтеть семь лет. Нужно — и баста. Порядок такой. Завтра чалюсь. А сегодня — типа отходной. Семь лет — самое оно. Две с половиной тысячи перекличек — и ты гуляешь.
— Но зачем?.. Целых семь лет…
— Надо. Такая работа.
— Не понимаю.
— Типа рабочей командировки. В 99-ом увидимся, фраерок.
В 99-ом мы не увиделись. Молоко в этом шаламане я больше, конечно, не брал. Пару раз летом я видал на улице нашу одноразовую кормилицу. Она была одета по тогдашней моде: пиджачок с плечиками, лосины, лакированные лодочки. Катила шикарную алую заграничную коляску. А я был в старых Лениных вьетнамках, изменивших мою жизнь.
Весна 2012.
Мой второй сын сосет сисю: он родился в более счастливую эпоху. У него есть памперсы. И молоко у жены — есть. Есть также английская радионяня. Мобиль с 60 мелодиями. Электронный шезлонг. Музыкальный горшок. Какой-то то ли «нублер», то ли «ниблер» (сам не знаю, что это такое). Японская анатомическая соска (мой сын ее гневно выплевывает и требует натуральную сисю). Бутылочка с антиколиковым клапаном. И еще тысяча вещей, каждая из которых стоит как десять бутылок рояля и двадцать свиных голов.
Я дремлю под мирное чмоканье-сосанье младенца. Мне начинает сниться очередной сон: как я стою в 1991 году в очереди за свадебным набором. На ладони у меня зловещим алым фломастером выведен номер: «666»…
— Володь! — это жена. Я вздрагиваю, просыпаюсь.
— А?!.
— А кто такой Давид Сосунский?
— О Господи! Сасунский… Герой армянского эпоса. А что?
— Ничего. Так. Наш сосунский сегодня в ударе. Настоящий герой. Эпически сосет. Уже сорок минут.
— Это хорошо.
Я снова засыпаю. Мне начинает сниться 1992 год. Июнь. Пять часов утра. Очередь за смесью. По очереди идет слух, что смесь кончается…
— Володь!.. — опять жена. Она когда кормит, ее всегда тянет поговорить.
— А?!
— А ты можешь сочинить мне много-много стихов про зайцев?
— Про каких еще зайцев?
— Колыбельных.
— О господи!
— Ну, «Баю-баю-баиньки, жили-были заиньки» и все такое. А то я настоящего текста не знаю. А петь-то надо. Чтобы наш сосунский засыпал.
— Ладно, сочиню.
Я снова забываюсь и во сне сочиняю какие-то странные стихи, что-то вроде:
В эсесере заиньки Ели хрюшек стареньких… А теперь у зайцев Миллион девайсов…Да, рифмы — так себе. Да и содержание… Кто в наши дни станет работать свиным дантистом? Какой «цивилизованный человек» полезет под поезд за судьбоносной туфелькой? Какой «топ-менеджер» будет угощать чертановских бомжей спиртом и искать кормилицу в притоне?
Нет, я все-таки счастливый человек.
А рифмы — ерунда. Проснусь — подправлю.
Короче как бы да?
В середине восьмидесятых теорию литературы нам читал очень печальный профессор по фамилии «Гей». Человек с грустными глазами, как бы стекающими по щекам, как две голубые слезы.
Тогда фамилия профессора никого не смущала. Как и мультфильм про голубого щенка. «Гей» — это было что-то фольклорно-залихватское. Похоже на «Эгегей!» или «Раззудись плечо!»
Антон Антонович Гей, впрочем, был никаким не залихватским и читал, если честно, очень занудно. А главное, он все время повторял слово-паразит «так сказать». И умудрялся вставлять его везде и в самых причудливых комбинациях. Например, «Пушкин, так сказать, Александр Сергеевич». Или «Наташа Ростова, если ее можно так сказать…» Или: «Русская классическая литература, так ее сказать…»
Единственным занятием на лекциях у нас было подсчитывать количество употребленных Геем «так сказать». Один раз я насчитал пятьсот двадцать (за пару).