Рассказы
Шрифт:
Тогда он пошел в сельсовет. Но там его встретил все тот же Яшка — начальство находилось в отъезде.
— Ты, дед, на беззаконие не жалуйся. Советская власть поступает по справедливости. Вы живете вдвоем со старухой, молочко попиваете, детишек у вас нету, а сосед Барышников девять малышей имеет. Как ему прокормить такую ораву? Вот мы и прирезали ему землицы от твоего огорода… Карл Маркс сказал: дети — будущее государства, и мы будет иметь об них заботу. Все. Точка. Можешь идти к своему индивидуальному хозяйству… Нынче все честные люди пошли в колхоз, а вы
Старик, одетый в старенький, аккуратно залатанный полушубок, посмотрел на юнца-комсомольца и сказал негромко, с достоинством:
— Не пойдем.
— Ну, смотри… пеняй на себя.
Яшка досадовал на свою горячность. Надо бы помягче со стариком. Но почему он сам не понимает, что колхозы — единственно правильный путь в крестьянской жизни? Почему упорствует? Не мог Яшка справиться с такой обидой и, когда Макарьев ушел, потребовал к себе комсомольцев.
— Вот что, братва. Давайте отрежем у этих подкулачников всю землю, по самое крыльцо! Пусть подумают, как сопротивляться Советской власти. Идите, и чтобы к вечеру задание было выполнено.
У Макарьевых отобрали сад. Чтобы скрыть беззаконие, Яшка велел составить бумагу, где значилось, что сад отбирается у частного элемента в пользу общественных детских яслей, которые будут строиться в колхозе.
На другой день Яшка созвал единомышленников и поинтересовался, что говорят Макарьевы.
— Молчат? Гордые? Ну, пущай погордятся, пущай поживут без землицы, кулацкие подпевалы…
Макарьевы не пошли жаловаться. Их домик под соломенной крышей, казалось, притих еще больше.
Односельчане роптали на Яшку.
— Ты что безобразничаешь? Почему у Макарьевых землю отнял? — упрекнула его однажды соседка.
— Помалкивай, — огрызнулся Яшка, — у меня стратегический план, и тебе его не понять. Пока я жив, все пойдут в колхоз, всех приведу к светлой жизни! Довольно темноты и частной собственности…
Так и остались Макарьевы единоличниками. Впоследствии им вернули землю и даже приезжало районное начальство извиняться за Яшкин произвол. Но Макарьевы остались непреклонными: обида стала поперек горла, и они в колхоз не пошли.
Каждый день мимо домика Макарьевых с песнями проезжали колхозники, а у тех за окнами было тихо как в могиле. И только пыль от колхозных грузовиков оседала на старую соломенную крышу, на окна с закрытыми ставнями.
Латышев вскоре уехал учиться, да так и остался в районе. Он сделался начальством — сначала комсомольским секретарем, а потом — бери выше — заместителем председателя райисполкома.
Однажды Латышев приехал в Загорье и обратил внимание на тихий домик под соломенной крышей. Все так же пригорюнившись, стоял он на краю деревни, и от этих воспоминаний Латышеву стало не по себе. Он пошел к Макарьевым, чтобы загладить вину. Но там его встретили холодно. Латышев понял: старики не простили ему обиды, понял, что вместе с землей он тогда отрезал стариков Макарьевых от
Так Яков Латышев получил первый суровый урок жизни. С той поры он уже никогда не позволял себе невнимания к людям, не прощал вспыльчивости. Он часто думал о Макарьевых, хотел помочь им. Потом услышал о смерти старика и вовсе расстроился. Теперь он принимал все горести Макарьевых на свой счет.
Началась война, и Латышев на время забыл о старой, обиженной им женщине.
Партизанская база осталась далеко позади. Лес поредел, и всюду, куда ни погляди, торчали расщепленные снарядами березы, исклеванные пулями стволы сосен.
Латышев держал направление на загорьевскую дорогу: судя по приметам, она была недалеко.
Пошел дождь. Лохмотья туч стремительно летели над лесом. Ветер срывал остатки листьев с деревьев.
Разведчик прислушивался к звукам леса. Но было тихо, только капли дождя шуршали на опавшей осенней листве.
Лес просматривался далеко. Укрываться в нем было трудно. Латышев спешил, чтобы поскорее выйти на дорогу и открыто шагать по ней, как и было задумано вначале.
Вскоре он уловил отдаленный собачий лай. Это была верная примета, что деревня близко. Латышев научился отличать отрывистый лай немецких овчарок от добродушного лая деревенских дворняг, и понял, что в деревне посторонние.
Но вот впереди мелькнула дорога. Латышев укрылся за рогатыми корнями сваленной бурей сосны и стал наблюдать.
Послышался рев мотора. Гулкое эхо разносилось по лесу, и было ясно, что машина приближалась. Вот из-за поворота показался бронированный тягач. Завывая мотором, он тащил за собой громадную пушку. В первую минуту Латышев не поверил своим глазам и думал, что везут ствол сосны. Но это оказалось орудие дальнего боя. Оно было метров семи длиной. На стволе, окрашенном в серый цвет, пестрели желтые и черные кольца.
Когда орудие проходило вблизи Латышева, земля дрожала от непомерной тяжести этой громадины.
Вслед за пушкой в сторону Загорья промчались несколько грузовиков с солдатами. Немцы вели себя беспечно, громко переговаривались, и кто-то даже играл на губной гармошке. На бортах машин явственно виднелся тактический знак дивизии — желтый треугольник и черные кольца.
Латышев продолжал наблюдать, укрываясь за мокрой корягой. Вот пролетело несколько мотоциклистов. Для разведчика это было первым доказательством, что в деревне находится штаб не ниже полка, так как для связи использовались мотоциклисты.
Уже часа два Латышев скрывался в яме. Пора было в деревню. Нужно проникнуть туда, чтобы еще до наступления темноты сделать все, что нужно, и вернуться в отряд.
Улучив момент, когда на дороге стало тихо, Латышев покинул убежище и с видом усталого пешехода, ссутулившись и прихрамывая, зашагал по обочине дороги в сторону деревни.
Проселочная дорога была утрамбована тяжелыми гусеницами, оставившими на земле рубчатые отпечатки. Рытвины были завалены обломками бревен, вдавленных в грязь.