Рассказы

Пахоменко Юлия

Вдруг я ощутила чье-то присутствие рядом. Было совершенно темно, но мне казалось - кто-то стоит возле койки. Я замерла. Если он сейчас уйдет... Если он сейчас уйдет и пойдет к шоферу в кабину, я попробую открыть боковую дверь и выскочить на ходу.

Он не ушел - опустился на колени, наклонился к самому моему лицу. Вздохнул. Его дыхание защекотало мне висок. Зашептал в самое-самое ухо:"Женька, прости... Прости меня..."

И я, кончно же, его простила.

х х х

...Зазвенело железо, раздался стук падающих предметов, кажется, что-то стеклянное разбилось. Сдавленным шопотом кто-то обругал себя "садовой головой". На всякий случай

я не открывала глаз, прислушиваясь. Что это? Мы ехали в Кардиналку... Ах! Я вспомнила, как мы ехали в Кардиналку и покраснела - наверное, даже пальцы на ногах у меня покраснели, когда я все вспомнила. Нет, не все. Как я сюда попала - ведь это же не машина? Довольно небольшое пространство, но коек над головой и по бокам нет, тихо, светло. Я помнила только ночь, ночь в машине... Господи, что это была за ночь - теперь я могу умереть спокойно. Потом я, видимо, заснула... Так это Кардиналка?

Совсем рядом тонкий девичий голос негромко затянул:"По До-ону гуляет... По До-ону гуляет... По До-о-ону гуляет... казак молодо-ой". Последние два слова голос сильно повел вниз и закончил чуть ли не басом. Голос показался мне очень знакомым. "О чем, дева, плачешь? О чем, дева, плачешь? (Ох, грехи мои тяжкие...) О че-ом, дева, плачешь, о чем слезы лье-о-ошь?" Песня перемежалась звуками собираемых и выбрасываемых осколков. Но такой знакомый голос? Надо все-таки посмотреть, такое впечатление, что тут не очень опасно. Пока.

Я приоткрыла глаза и скосила взгляд вправо: за маленьким столиком молоденькая сестричка раскладывала бутерброды - наверное, свой завтрак. Раздалось булькание воды, это она налила себе чай. А у нас не разрешают сестрам есть в боксах, и вообще есть на виду у больных... "Цы-ыганка гадала... Цы-ыганка гадала... Цы-ы-ыга-анка гадала, за ручку бра-ала..." Жаль, песню дослушать не удастся: певунья принялась за свои бутерброды. Жуя, она посмотрела на меня - увидела, что я очнулась.

– Ах, смотришь! Ну, значит, жива будешь! Ты как? Говорить можешь?

Я попробовала, но ничего не получилось. Только сейчас, когда я постаралась пошевелиться, обнаружила, что ни ноги, ни руки, ни губы меня не слушаются. Я лежала как мумия, и хлопала глазами.

– А понимаешь меня? Слышишь? Если понимаешь, то закрой глаза. Теперь открой. Молодец. Вот доем, позвоню про тебя, что все в порядке.

Сестричка вернулась к своей трапезе. Видно было, что ей скучно сидеть в маленьком боксе рядом с молчаливой мумией, и она была рада, что теперь я хоть могу ее слушать.

– Сначала все-таки доем. Виданное ли дело, вторую смену сидеть почти не жрамши? Я и после одной-то ночной валюсь с ног. Иду себе тихо домой, мечтаю покушать и баиньки, и на тебе!

По мере того, как она говорила, у меня все настойчивей и настойчивей всплывало недавнее воспоминание: я сижу в кладовке на колченогом стуле, а у дверей Капа разговаривает с какой-то молодой, неизвестной мне Настеной. Такой похожий голос, но может ли быть, что я вернулась?

– И на тебе, черт меня попутал пойти мимо главного входа как раз в тот момент, когда Сама со своей свитой идет к машине. Разнаряженная - ах! Такой плащ, как у принцессы, развивается сзади... Я забоялась попасться ей на глаза, остановилась их всех пропустить. Она почти уже села в машину, а по аллее - здрасти-мордасти - вчерашний фургон. И доктор вчерашний, лицо такое осунувшееся, усталое, прямо к ней, к начальнице - так мол и так. Я не слышала, но, видать, про тебя - уж не знаю, чего там с тобой приключилось,

народ вы слабосильный - подает ей бумаги прямо в руки. Мне кажется, Сама-то рассердилась - и губы эдак поджала - но бумаги взяла и чего-то там чиркнула. И я знаю даже, почему! Я-то знаю, но тебе этого знать не положено.

Увлекательный рассказ прервался доеданием бутербродов, а я терялась в догадках. Я вернулась! Димка привез меня назад. Почему? Что со мной могло случиться? Со мной никогда такого столбняка не бывало.

– И она кивнула, мол, услуга за услугу; кликнула дежурную по корпусу, Клавдию Петровну, дала ей указание тебя забрать, и - в машину, и - вжик! Дела!.. А Клавдия-то, бедная, не знает, что делать - никого нет сегодня в боксах! То ли болеют все, то ли поувольнялись... Тебя уже несут на носилках - ну и зеленая же ты была - а Клавдия меня увидела и цоп! Уговаривала, уж бог ты мой, и бутерброды дала...

Слева от меня зазвонил телефон. Сестричка побежала туда, дожевывая на ходу.

– Бокс номер два. Нет, я не здешняя, я из третьего верхнего. Я тут случайно сижу. Да часа три уже. Состояние?
– она посмотрела на меня.
– Не знаю, я не специалист. Ага. Ага. Хорошо.

Настя повесила трубку и побежала обратно к столику с едой.

– Сейчас кто-то придет. Может, меня отпустят? Голова трещит уже, сил нет.

Она стала быстро убирать остатки завтрака (или обеда? Так, как она рассказывает, должна быть уже середина дня, не меньше), вытирать со стола. Потом наклонилась надо мной:

– Хочешь чего-нибудь? Попить? Я тебе могу чаю холодного дать, из трубочки потянешь. Ну смотри, как хочешь.

Я подумала: смешная. Новенькая, не иначе. Кто же знает, можно мне сейчас чай и вообще пить? Может, это новый опыт какой.

Тут открылась дверь и вошла Дарья. Она увидела, что я моргаю и сразу заулыбалась:

– Какая ты шустрая, Овсянникова! Только утром коньки отбрасывала, а уже глядишь во всю! Где ее бумаги?

Это она обратилась к Насте. Стала перелистывать страницы моего дела и все спрашивала:

– Кто принимал? В лабораторию возили? Анализы делали? Кто-нибудь осматривал?

Услышав настины "нет" на все вопросы, Дарья энергично говорила:"Хорошо! Это хорошо!", как будто действительно было хорошо, что меня никто не осматривал, когда я собиралась отбросить коньки, а просто сунули в бокс и все.

Потом Дарья положила мне руку на лоб, на грудь и сказала:

– Повезло тебе, Овсянникова, прямо скажем, повезло. Приступ у тебя ерундовский, но добрый доктор не поленился привезти тебя обратно, хотя сам остался теперь без пациентов. Через пару недель вернешься в наше отделение. У нас как раз скоро месячник здорового образа жизни. А это хорошая примета! Ты ведь веришь в приметы, Овсянникова?

Странная эта Дарья. Как же в них не верить? Плохо, если оденешь одежду наизнанку, плохо, если рассыпешь соль, если тринадцатое число, да еще понедельник... Куда лучше вторник, например, четырнадцатое... Я скосила глаза на Дарью. Хорошо, что она уже уселась за стол заполнять регистрационный журнал и не видела, как я ужасно, ужасно покраснела. И к тому же смогла чуть-чуть улыбнуться. Но очень счастливой улыбкой.

ОБЫКНОВЕННЫЙ ПУГОВИЦА

...Машинки швейной стук сливается со стуком телеги за окном; натруженные бабушкины руки придерживают ткань и крутят колесо; мурлычет бабушка нехитрую науку:"Пусть будет строченька ровнее, рубашечка покрасивее, а доченька - повеселее"... Над столом...