Рассказы
Шрифт:
Я ничего не могла сказать и только быстро кивнула, а пальцы у меня были стиснуты в наш специальный тайный знак: большой палец внутри кулака; так мы делали всегда, если попадали в какой-нибудь переплет, не успев договориться заранее, и это значило:"Поддакивай пока, я тебе потом все объясню".
Димка еще посмотрел на меня так же странно, я никак не могла понять, о чем же он думает сейчас, а потом снова углубился в чтение моего дела.
Тут подала голос Кривуленция; она откинулась на спинку стула и вопрошала голосом строгой учительницы:
– Так что же, Дмитрий Николаевич, найдете вы хоть кого-нибудь, подходящего под ваши придирчивые требования?
Димка повернулся к ней, но смотрел рассеянно куда-то вбок и молчал.
Кривуленция, наверное, удивилась такой откровенной бодрости личного состава, но сказала, сладко улыбаясь:
– Вот видите. Состояние хорошее. А вы так критически относитесь.
Ощущая себя экспонатом выставки, я таращила глаза и всем видом изображала, как мне хорошо и как я стремлюсь в Кардиналку. Перехватив вопросительный димкин взгляд, я мелко закивала головой. О Господи, только бы он догадался!
Димка закрыл мою папку и положил на правый, свободный край стола. Потом перебрал несколько оставшихся пухлых дел.
– К сожалению, остальные диагнозы совсем не подходят.
Кривуленция на мгновение задумалась, неодобрительно поджав губы. Ясно, что она не хотела бы, чтобы в докладе приехавшего доктора содержались данные о плохом состоянии больных в ее отделении. Но ей было совсем не выгодно отдавать своих пациентов в Кардиналку. Весь персонал рассчитывался по количеству больных, и значит, если заберут нескольких, надо будет набирать новых, а с ними всегда много возни. К тому же формулировка была в общем-то вполне удовлетворительная: если диагнозы не подходят, то это не ее, Кривуленции, вина.
Тут Дарья оторвалась от чтения какой-то бумаги и сказала удивленно:
– Вы знаете, Каролина Борисовна, они присылают заявку на больных вместе со сменой постельного и нижнего белья.
У Кривуленции аж желваки заиграли - она сразу почувствовала ситуацию, в которой надо кое-кого поставить на место.
– Ну знаете, милочка, это ни в какие ворота... Что они себе думают? У нас фабрика? У нас излишки? Нет, я сейчас же вынуждена принимать меры... Дарья Витальевна, будьте любезны, отведите Дмитрия Николаевича в буфет, ему надо подкрепиться...
– она быстро кивнула в димкину сторону, показывая, что разговор окончен, и сразу потянулась к толстой телефонной книге, раздувая ноздри в предвкушении разговора.
Дарья взяла мою папку со стола и спросила:
– Дмитрий Николаевич, это оформлять?
Он кивнул:
– Да, пожалуйста, к шести часам надо все успеть и выезжать. Дорога долгая, только завтра утром будем на месте...
Быстро собрав портфель, он пошел к дверям. Даже не взглянул в мою сторону. Дарья поспешила за ним, мимоходом обратившись ко мне:
– Скажи сестре, чтобы тебя одели на выход и жди около поста. Да не спи, пошевеливайся.
Они ушли. Кривуленция разговаривала по телефону, ее голос был сама любезность:"...вы уж будьте добры, милочка, занимайтесь своими больными, а мы - своими, и будет хорошо", но ее лицо, обращенное к стене, было холодно и зло как всегда.
Я поспешила выйти, чтобы она не обратила на меня внимание.
х х х
На ватных подгибающихся ногах я тащилась по коридору, в голове стоял глухой звон. Чтобы не упасть, пришлось даже придерживаться рукой за стену, хотя это было запрещено. Запрещено! Что они теперь могут мне сделать? Мысль о том, что именно сейчас, напоследок, можно было бы чего-нибудь натворить, мелькнула и погасла. Честно говоря, совсем ничего не хотелось - ни шевелиться, ни разговаривать. Весь мир был таким серым... От чего? Ведь ничего плохого вроде не случилось, наоборот: Димка меня все-таки узнал. Узнал, и что? Ничего... Вот то-то и оно, что ничего! Я старалась вспомнить его лицо, его выражение, когда он меня увидел и сказал "это
На посту никого не было, я безвольно опустилась на банкетку. Сейчас кончится тихий час, все набегут, станут распрашивать... Скорей бы уже уйти. Но Марфа, видимо, уже ушла отдыхать, а мне было так неохота вставать и идти в сестринскую. Чему быть - того не миновать, вспомнила я в который раз, привалилась к стене и задремала.
Разбудил меня звон телефона на посту. Сестры все еще не было, в столовой стучали ложки - значит, уже полдник. Вот интересно, меня не забыли? Не передумали отправлять? На телефонные звонки уже семенила Петровна, на маленьком сморщенном ее лице было, как всегда, выражение недовольства. Схватив трубку, она внимательно слушала, потом удивленно спросила:"Овсянникова? На отправку? Я не знала, а кто велел? А почему мне-то не сказали сразу? Сейчас, сейчас, но мне надо же накладные подписать, принесите, будьте добры, переходной лист и список одежды, а я пока займусь". Петровна повесила трубку и недовольно посмотрела на меня:"Это ты которая Овсянникова? Пошли одеваться".
Что-то произошло во мне, пока я спала. Я совсем успокоилась, ничего больше не ждала, ни о чем не думала. Послушно ждала, пока Петровна найдет мне все необходимое для выхода, послушно переоделась. В смутном зеркале бельевой я увидела незнакомую фигуру в темно-синей рубашке и брюках. Тяжелые ботинки притягивали ноги к земле, а новая плотная синяя ткань одежды так сковывала все тело, что лучше всего было стоять не двигаясь, как манекен.
Мы с Петровной довольно долго возились в бельевой - все комплекты выходной одежды оказались перепутанными, нужные размеры лежали как раз в самых дальних углах. Но Петровна не отступалась - она знала, что Кривуленция очень придирчиво осматривает отправляемых - ее владения пациент должен был покинуть в образцовом виде. Так что, когда мы снова вернулись к посту, уже зажгли свет, народ запустили в палаты, близился отбой. Петровна позвонила доложить о моей готовности, и обернулась ко мне озадаченная:
– Теперь, говорят, ждите. Нечего, мол, было так долго копаться... А кто виноват, ежели в бельевой такое безобразие творится? Вечно Петровна виновата... Куда я теперь тебя дену, в палатах тебе быть уже не положено: и документы все оформлены, и одежда уличная...
Охая и ворча на весь мир, она повела меня в кладовку. Среди размочаленных швабр, коробок с порошками и ведер, надписанных масляной краской, стояло несколько колченогих стульев. Петровна усадила меня в угол:
– Ну, сиди, теперь, жди - сама не знаю сколько. Доктор, говорят, занят, случилось вроде бы чего, вот он и помогает, раз уж там оказался, так ты теперь жди. Я приду потом за тобой. Да что и говорить, торопиться нам не след - все там будем, - прибавила она, выходя и запирая дверь.
"Все там будем", - равнодушно подумала я и снова задремала.
...Кто-то входил в кладовку, гремел ведрами, чертыхался - мне не хотелось разлеплять глаза, выныриваться из тихого омута полузабытья. Потом опять было тихо. Не знаю, сколько прошло времени - час, два - когда снова раздались голоса.
– Ставь сюда, в угол, а это давай на полку. Господи, спать-то как охота, а у меня тут одна сидит - сказали, на выход, и все не заберут. То ли обратно ее переодевать, то ли пусть всю ночь тут сидит - ума не приложу... Петровна постоянно зевала, растирая лицо ладонями. Молодой тонкий голос откликнулся возбужденно: