Рассказы
Шрифт:
Григорию все было интересно: как дрожжи варили на хмелинах, как опару готовили. Как ставили тесто для пшеничного хлеба, для ржаного. Видя его интерес, тетка Варя говорила с улыбкой:
– Да я тебе испеку. В такой-то печке, конечно, не выйдет. Но попытаем. У Кати хмелины есть, она говорила. Я заварю, и ты поглядишь. И опару. Мы, я помню, пили опару. Кислая такая, вкусная...
Тетка Маня уходила в сумерках.
– Сидим... И ты, мой хороший, сидишь, слушаешь нас, старых дураков. Дай тебе бог...
Много она желала хорошего.
Кажется, еще никогда в жизни, за сорок лет своих, Григорий не сиживал вот так ночью, один, в спокойном раздумье. Как хорошо думалось и как светло... Думалось о детях, о дочери, о сыне. Григорий загадывал, что, когда сын немного повзрослеет, надо привезти его сюда. Приехать вместе. Не рассказывать ничего. Как рассказать... а просто приехать, пожить неделю, пусть поработает и поймет. Он должен понять. И мужчине это надо, потому что мужики, особенно по молодости, бывают жестокими. А надо, чтобы он кого-то жалел, тогда не будет жестокости.
Григорий думал о жизни своей и видел ее далеко вперед. Прошлую оглядывал, пытаясь переиначить. Переиначить не велено, невозможно. Но кто запретит помечтать? И в мечтах он строил иногда другую жизнь. В нее он забирал жену свою, другой не надо, и детей. Но часто менял работу. Хотелось ему агрономом стать... или лесником. Нет, не одиноко жить, а с людьми, но работать в лесу, руками, на свежем воздухе. Хотя, по правде говоря, он не столь уж и хаял свою нынешнюю профессию сварщика. Он знал ее и любил и потаясь, но гордился, что он - хороший сварщик.
А лесничество, что ж... Там ведь тоже нелегко. И какой-нибудь человек, лесник, может, тоже мечтает о чем-то другом. Как угодить...
Не хотелось спать. Прошедший день, только что прожитый, уже казался далекой сказкой. Щебет ласточек... И высокий стремительный лет. Как давно он не видел ласточек. А теперь они строились рядом, под кухонной застрехой. И целый день щебетали.
А высоко в небе, в далекой синеве, тоже день-деньской нежный перезвон золотистых щуров слышался. Их было в этом году множество. И они все позванивали, позванивали в небесной вышние с утра до ночи.
Трудно было уйти от такого дня. И так хорошо думалось, что не хотелось спать. Будет еще время выспаться, будет.
Григорий выходил за ворота. Узкий серпик золотистого месяца висел в небе, а рядом - звезда золотая. Приземистый клен листьев еще не распустил. Но зацвел. И теперь ночью можно было тронуть рукой шелковые, ласковые, как ребячьи волосы, пряди кленового листа.
Он стоял у ворот, не решаясь уйти дальше. Ведь в растворенном доме тетка Варя спала. Да и куда идти. И так хорошо: стоять, думать.
Он целый год потом вспоминал эти ночи. И многое из передуманного помогало жить.
И он твердо знал, что каждый год будет приезжать сюда, пока не помрет тетка Варя. А уж помрет, тогда незачем. Хотя и жаль... Но когда это будет...
Десять дней отпуска. Два дня в дороге - туда и обратно. Сутки, на всякий случай, в запас.
Заводские друзья всегда расспрашивали о весенней рыбалке на Дону. И он рассказывал: про Дон, про рыбацкие удачи. Правды он никому не говорил. Даже жене. Не то чтобы он не верил ей... Но как рассказать...
СТАРЫЕ ЛЮДИ
Люди, возле которых живешь, старятся незаметно. Но не вечен и их срок. И вот приходит пора... Не смертная, нет. Но приходит час, когда поневоле повторяешь: "Старые люди что малые дети".
Живем мы по соседству с бабой Феней, дворы наши делит ледащий заборишко. И уж какие тут секреты...
Вот кормит баба Феня обедом внука, кормит и приговаривает:
– Хлебушка, хлеба поболе ешь... Не боись, откусывай. А то как же... С хлебушком и сытый будешь. А так разве тебя накормишь. Кусай, кусай, не прилепивайся. Зубки у тебя молодые, вострые,- припевает она возле внука. Отойдет по своим делам, и снова воротится, и снова свою песню ведет:
– А хлеба чего не ешь? Это почему ж так? Либо он горький, полыном отдает?
– Баба, ну, отстань. Кто же с макаронами хлеб ест?
– разъясняет внук. Там мука и там мука.
– Гос-споди... Да как же без хлеба! Без хлеба тебя не укормишь. Без хлеба ты не знай сколько смолотишь. А макароны из магазина берем, они денежку стоят. А с хлебушком оно...
Начнет внук чай пить, а баба Феня снова тут:
– Какой сахарный... Это кто же по стольку кладет? На тебя и сахару не настатишься, никаких зарплатов не хватит. А от него, от сахару, да от конфетов ваших зубы падают,- пугает она.
– Да...
Внук бабкины слова слышал, и переслышал, и слушать устал. Он лишь иногда, для порядку, огрызнется: "Не боись, не выпадут",- и дело с концом.
Баба Феня тут же его окорачивает:
– У-ух, еще скусывается... Молодой, а зубатый. Научилися со старыми разговаривать. Повыучили их в школе. В старые бы времена...
Но с внуком что... С внуком баба Феня поговорить умела. А вот вечерами...
За ужин обычно садились все вместе: сын с невесткой, внуки, а баба Феня наливала, потом и сама, коли была охота, вечеряла. За ужином было труднее.
– Мама,- спрашивала невестка,- а сметана у нас есть? А ну, слазь в погреб,- приказывала она сыну.- Принеси сметану.
Баба Феня вздыхала и будто с собой разговаривала:
– Такой ныне борщ жирнючий. Прямо не мясо попалось, а сало одно. И заправку я пережаривала с маслицем. Много маслица клала, - и замолкала, поджав губы, и с немым укором глядела на всех.
Уже привыкли к этим разговорам. Уже привыкли. Но невестка нет-нет да и звякнет ложкой и мужа глазами ожгет. А сын у бабы Фени хороший. Он лишь скажет: