Рассказы
Шрифт:
Генка уже два раза перечитал книжку, где говорилось про мальчишек из Трансвааля, которые с англичанами дрались. И очень ему нравится картинка на первом листе: всадник-трубач.
Вот бы Генке такую трубу!
Он так замечтался, что даже кулак к губам поднёс. Даже показалось, что губы коснулись холодного металла.
Заиграет труба, и послушное стадо соберётся в путь. Станут гарцевать на мустангах - пастухи и охотники дикого Запада. (Генка про них ещё раньше читал в книжках Купера и Майн Рида.) А если кто заденет Генку, целая армия бросится на выручку, сотрясая
И вот как наяву видит Генка, будто на звук трубы мчатся от тёмного леса по холмам, лугам и перелескам всадники. Их стремительные силуэты чётко рисуются на вечернем небе. Вытянулись по ветру плащи, головы в широкополых сомбреро склонены к лошадиным гривам.
Всадники спешат к Генке. Помощь и дружба! Месть за обиды!
3
Генка усмехнулся своим воспоминаниям. Поправил на плече винтовочный ремень и зашагал снова.
Всадники и трубачи из дальних стран. Всё это было неплохо, интересно, но Генку они теперь мало волновали. Они были сказкой, а Генка прошлой осенью встретил настоящего трубача.
Это случилось, когда он вернулся домой лз деревни. Вернулся не с пустыми руками. Мешок муки, о котором думалось всю весну и лето, он и в самом деле привёз. Свой, заработанный.
Мать счастливо хлопотала у стола, заводила тесто. Говорила, благодарно поглядывая на Генку:
– Учиться теперь пойдёшь. А то без грамоты куда денешься?
В школу вернуться Генка и сам хотел. Да только. Бориска без ботинок, в отцовских сапогах шлёпает, а они как решето.
У Лидки кофта - дыра на дыре. Да и с едой туго, одним мешком муки жив не будешь.
– Успеется с учёбой-то, - небрежно сказал он матери.
– Работать пойду.
Друзья отца обещали устроить его в слесарные мастерские при электромеханической фабрике. Правда, дело затягивалось: уж больно мал парнишка. И пока шли разговоры да уговоры, выпали у Генки свободные дни.
Да лучше бы их не было, этих дней-то. Скука. Пришла на Урал слякотная серая осень, и улицы раскисли от грязи. Не хочется и нос высовывать из дома.
А вот малышу Бориске холод и дождь нипочём. Целыми днями он с приятелями пропадал на улице. Ничем не удержишь, хотя и сапоги дырявые. "Ну и пусть бегает, - думал Генка.
– Помощи в доме от него всё равно мало. Только вот ноги не застудил бы".
Однажды Бориска заявился домой с военным котелком, а в котелке до половины - ячневая каша.
– Откуда?
– сурово спросил Генка.
– Красноармейцы дали, - сказал Бориска.
– И котелок насовсем. Я у них уже два раза бывал. Всегда кормят.
Он блестел глазами и счастливо шмыгал носом. Потом протянул котелок.
– Вы с Лидкой ешьте. Да мамке оставьте. А я сытый.
Не понравилась вся эта история Генке. Но каша была хорошая.
А Борька зачастил к новым знакомым. В трёх кварталах от городского пруда, в длинных каменных казармах, стоял красноармейский пехотный полк. Малыши-то хорошо знали туда дорогу, а Генка ни разу не бывал. Ну, в самом деле, не побежишь же за красноармейской колонной вместе с малыми ребятами, когда полк, щетинясь штыками, проходит по улицам.
Но однажды, когда Бориска пропал чуть ли не на целый день. Генка забеспокоился и пошёл к казармам.
Казармы стояли квадратом, а внутри был вымощенный брусчаткой двор. Во двор надо было пройти через каменную арку. Мимо часового в суконном шлеме с распущенными "ушами". Часовой глянул на Генку и добродушно спросил:
– Ты куда, паренёк? По делу или так?
– Брат у меня там, должно быть. Повадился к вам.
– А-а, Борька-то? Ну иди.
Бориску Генка нашел у подводы, что стояла рядом с конюшней. Бориска "помогал" выпрягать лошадь.
– Болтаешься тут, - хмуро сказал Генка. И неловко обратился к красноармейцам: - Надоел, поди, он вам.
– С чего же он надоел?
– возразил усатый высокий красноармеец. Он тут помогает. А ты, значит, брат? Вот и хорошо. Сейчас работу кончим, ужинать пойдём.
Не смог Генка отказаться. Любопытно было поужинать с военными да и есть хотелось.
Ужинали в низкой комнате за длинными столами при керосиновых лампах. Генка сидел между Бориской и усатым красноармейцем, которого звали дядя Алексей. Усы у дяди Алексея были жёлтые, будто медные, пальцы тоже жёлтые - от табака, наверно. А в глазах прыгали жёлтые точки от лампы.
Генка очистил миску, "спасибо" сказал и спросил:
– Может, вам по правде чего помочь надо? А то из Бориски какой помощник. А я всё могу. Пол вымыть или винтовки почистить.
– Ну, винтовки-то мы сами чистим, - сказал дядя Алексей.
– Каждый свою. Доверять другому своё оружие устав не дозволяет. А вот если трубу поможешь почистить, спасибо скажу.
И он принёс гнутую сигнальную трубу с узким раструбом. При свете лампы она блестела, как тусклое золото.
У Генки застучало сердце, и он принял трубу на вытянутые руки.
Он скоро научился чистить трубу мазью и шинельной суконкой до горячего блеска. Он выучил на память несколько сигналов: "атака", "отбой", "подъём". С дядей Алексеем они уходили в тупичок за казармы, и трубач-красноармеец негромко наигрывал Генке тревожные мелодии: то быстрые, как атака конницы, то медленные и немного печальные.
Дядя Алексей был трубачом ещё в войну с германцами. А потом воевал с Юденичем, с Колчаком. В одной руке винтовка, в другой солдатский горн. Сколько раз "атаку" трубил - не счесть. А однажды крепко ранило. Отлежался в лазарете, и перевели его в запасной полк.
Слушал Генка рассказы дяди Алексея и забывал понемногу трубача с книжной картинки. Тот трубач то ли был, то ли не был, неизвестно, а настоящий - рядом. Вот он: шлем с малиновой звездой, красные полосы застежек на шинели, винтовка за плечом. И труба настоящая - тяжёлая, блестящая, звонкая. Генке казалось иногда, что от горна перешёл на дядю Алексея жёлтый золотистый налёт. На усы, на руки осела медная пыль, жёлтыми точками засветилась в глазах.
Много раз Генка тайком подносил к губам холодный мундштук. Хотел сыграть. Ничего не получалось, только хрип вылетал. Один раз заметил это дядя Алексей. Ругать Генку не стал, смеяться - тоже. Объяснять начал: