Рассказы
Шрифт:
Навстречу тянулись рощицы и перелески, холмы, поля, пустыри; иногда попадались заброшенные кладбища со вросшими в землю крестами, но чаще – железные скелеты придорожных строений. Иногда бросался наутек заяц, или мелькала в траве лисья спина, паслись одичавшие козы, меняли свою форму облака, водили хоровод дальние и ближние деревья, неизменным оставался только горизонт. Справа петляла река, то подбираясь к дороге вплотную, то убегая в сторону; Гай любил Рыжую Трассу, и даже сейчас она действовала на него успокаивающе. Как дружеская рука – не трусь, мол, обойдется…
Сначала путники ехали молча, Гай сидел, съежившийся и напряженный, и делал вид, что целиком поглощен дорогой. Но день, как на грех, был таким ясным и ярким, а небо таким невозможно синим, а мир вокруг так обласкан солнцем, что все страхи и опасения постепенно выцвели, поблекли, сделались неуместными и почти смешными. Все эти легенды, бодро думал Гай, хороши ночью у камина, а в полдень не отягощайте меня «актуальным фольклором», никакого, понимаете, эффекта… И, уверившись в собственном спокойствии, Гай повеселел, перестал хмуриться и принялся исподтишка разглядывать собеседника.
А тот сидел, подобрав под себя длинные ноги – кабина была ему маловата – и выставив локоть в окно; совсем, казалось, забыв о Гае, о смотрел куда-то в небо, и с лица его не сходила насмешливая, отрешенная полуулыбка. На коленях, обтянутых защитными штанами, лежала сумка, причем почему-то обгорелая, но не сильно, а чуть-чуть. Одна рука Крысолова покоилась на клапане сумки, другая рассеянно поглаживала футляр с флейтой, и при этом на мизинце вспыхивал и гас красный камень, встроенный в колечко. В опущенное окно врывался ветер, трепал желтые волосы Крысолова, теребил выцвевшую клетчатую рубашку, трогал шейный платок, состроченный из лоскутков, и Гай тут только осознал, откуда взялась эта кличка – Пестрый Флейтист…
– На дорогу смотри.
Гай вздрогнул. Покрепче ухватился за руль.
Дорога скользнула в сторону от реки, чтобы потом опять к ней вернуться; пропылил – редкий случай! – встречный грузовик, незнакомый водитель приветственно взмахнул рукой, Гай ответил и долго следил в треснувшее зеркальце за удаляющимся желтым облачком.
– Тебе не скучно целый день одному в кабине? – небрежно спросил Крысолов.
Гай пожал плечами. Вероятно, его попутчик не имел представления ни о прелести одиночества, ни о притягательности бесконечной дороги; объяснять что-либо Гаю никак не хотелось, и потом он только коротко вздохнул:
– Нет.
– И не страшно? – продолжал Крысолов все так же небрежно. – А вдруг мотор заглохнет, или там авария, или сердечный приступ?.. Впрочем, для сердечного приступа ты еще, пожалуй, молоденек.
Гай подозрительно на него покосился. Хотел сказать, что с подозрительными спутниками путешествовать куда опаснее – но не сказал, конечно. И не сказал, что знает Рыжую Трассу, как свою ладонь. И вжился, как в привычную одежду. И что скука приходит, как правило, в шумной толпе…
Среди местной молодежи Гай был безнадежно чужим, как, впрочем, безнадежно чужим он был среди братьев-студентов. Он умел рассказывать анекдоты и органично вписываться в попойки, он даже нравился фермерским дочкам – но своим от этого все равно не становился. Его, кажется, даже побаивались, и в друзья к нему никто не набивался; правда, и обижать не обижали, потому что в драку он бросался не раздумывая и дрался так, как дерутся загнанные в угол звери. И даже парни покрупнее, посильнее и позадиристей предпочитали с ним не связываться – «этот, который… бешеный, ребя, ну его…»
Горластой вечеринке – и даже в компании юных девушек – Гай предпочитал общество старой Тины; сидел, уставившись в огонь, слушал и молчал, истории заканчивались – а он все молчал, и даже старуха понимала тогда, что человек этот не здесь, а где – она догадываться не пыталась…
Гай вздрогнул. Крысолов больше не смотрел в небо, а искоса разглядывал его, Гая, и от этого взгляда ладони, лежащие на руле, вспотели.
– Как ты очутился на этой дороге? – спросил флейтист негромко, будто бы сам у себя.
Гай захлопал ресницами:
– Работаю… Ну, работаю. Работаю, а что?..
– Ничего, – Крысолов хмыкнул, как бы с досадой. – работай себе… В городе что нового?
– Ничего, – эхом отозвался Гай и тут же испугался, как бы его ответ не прозвучал издевкой. – ну, студенты там… бунтуют…
– А ты? Не бунтуешь, ты же студент?
А ты все знаешь, подумал Гай тоскливо. И буркнул сквозь зубы:
– Мне некогда. Летом не заработаю – чего зимой жрать-то?..
– С голоду умрешь, что ли?
Крышу кабины задела ветка, потом еще одна. Дорога сузилась и нырнула в маленькую рощу.
– Тебе что, больше негде подработать? Все-таки студент блестящего университета…
– Что сейчас блестит… – пробормотал Гай угрюмо. – Ничего не осталось… блестящего…
– Да репетитором бы нанялся… несложно и пристойно, а здесь… пыль глотаешь…
– Здесь лучше.
– Объясни.
Гай разозлился не на шутку. Вот прицепился, клещ, ничего не было в договоре о том, что он будет болтать всю дорогу…
– Платят хорошо, – выдавил он неохотно. Передохнул и добавил совершенно неожиданно для себя: – И потом, я отсюда родом.
Нет, ну что за сила дернула за его неболтливый, в общем-то, язык?!
Крысолов хмыкнул. Поерзал, устраиваясь поудобнее:
– Ой как интересно… Из Лура?
– Из Косых Углов. Это западнее.
– Смотри ты, совсем ведь рядом… К родителям ездишь?
Гай хотел соврать, но не решился:
– Нет.
Этим «нет» он изо всех сил попытался поставить жирную точку; Крысолов, однако, плевать хотел на все знаки препинания.
– Нет? Но родители живы, надеюсь?
– И я надеюсь, – пробормотал Гай устало.
– Да где же они у тебя?
– А кто его знает…
И снова они молчали, но Крысолов не отводил взгляда, смотрел на Гая, и сквозь Гая, и внутрь Гая, в самое нутро, и тот не выдержал наконец:
– Ну не хочу я говорить! Причем тут… Мы что, об этом уговаривались? «За жизнь» рассказывать – уговаривались, да?!
– Не кричи.
Гай осекся. Фургончик, пискнув тормозами, остановился у обочины; Гай стискивал зубы, ему казалось, что он – закупоренный кувшин со жгучим содержимым, и печать во-вот слетит, потому что нечто, наполняющее сосуд по самое горлышко, поднимается и растет, и просит выхода…