Рассказы
Шрифт:
И ведь до сих пор вспоминают тот позор соперники Эр Чадака, чтобы обходить его при дележе власти! Только из-за этого стоит выжечь весь Алтай, вырезать весь народ. Пусть остается только пепел, пусть носятся здесь только души мертвых!..
Молчит все. Лежит Эр Чадак, ждет сна.
Но вроде зашуршало что-то в темных кустах...
И стихло. Заяц, решил Эр Чадак. Или другой какой-то зверек... Но зашуршало снова, а потом то, что шуршало, подкатилось прямо к Эр Чадаку и остановилось.
Эр Чадак приподнялся посмотреть,
— Это кто же подкатил мне с горы голову? — рассердился Эр Чадак. — Кто это захотел со мной поиграть? — Эр Чадак встал. — Похоже, напрашивается, чтоб я ему отрезал его собственную! — Он огляделся по сторонам. — Ишь, нашли, с кем шутить...
Не ответил ему никто. Притаился Эр Чадак, вслушиваясь, — тишина кругом, все спят. Тогда вынул он меч из ножен и пошел в темноту.
Долго искал в кустах на склоне, никого не обнаружил.
Обошел караульных; но ничего они ему не смогли сказать.
Вернулся Эр Чадак к костру.
Вернулся и видит: лежит голова все там же. Протер себе глаза, посмотрел, действительно голова, еще потер, посмотрел, — и на этот раз правда. Ущипнул себя за бедро; нет, не спит. Нагнулся Эр Чадак, взял ее в руки. Посмотрел хорошенько, а это голова кама Кара Кыната.
Точно, точно, он: круглое, как бубен, лицо, глаза — узкие прорези да жидкая бороденка, да шапка, разукрашенная перьями совы...
Поднес Эр Чадак голову кама поближе к свету.
И увидел: открывает она вспененный рот, и губы вроде бы что-то шепчут, Эр Чадак поднял ее к уху, и послышалось ему: «Самое дорогое взял — отдай».
Эр Чадак забросил голову кама в кусты.
Но тут же она подкатилась к башмакам Эр Чадака, уставилась на него узкими глазами; губы шевелятся, силясь произнести что-то...
Не выдержал Эр Чадак, вскричал страшно и набросился на голову Кара Кыната.
Что дальше было, он не все помнил... Клал он голову кама на бревно и рассекал мечом надвое, но обе части сразу соединялись, и голова оставалась целой. Бросал ее в костер, но она оттуда выкатывалась. Держал ее в огне, придавив мечом, но даже волосы не скручивались от пламени...
Пришел в себя Эр Чадак только с рассветом. Он сидел на бревне, все бревно было искромсано мечом.
А голова Кара Кыната, шурша в кустах, покрывавших склон, катилась к перевалу.
Когда голова, судя по времени, достигла гребня, оттуда донеслось резким криком:
— Самое дорогое взял — отдай!
Трижды грохнул бубен: трах-ра-рах!
Дзинь, дзинь, дзинь, — прозвенели, пробренчали колокольцы, колокольчики, звоночки, бубенцы.
И стало тихо.
Эр Чадак мешком повалился на землю. Попытался встать и не смог, ноги его не слушались. Весь он дрожал так, словно кто-то тряс его.
Бывало, Эр Чадак во всех боевых доспехах по три дня и три ночи рубился с врагами!
А сейчас припал к бревну, согнувшись, будто стебель, опаленный инеем.
— Эй! — крикнул он хрипло. — Что там мы забрали у этого кама? Отвезите все назад. Чтобы даже ниточки его тут не осталось. Жадюга он, видно... Не дает мне покоя... Все, все ему отдайте, все!
На Алтай глядит сверху чуть ущербленная луна в красных отсветах, будто лицо Кара Кыната в крови. Горят горы. Порой с треском вспыхивает огонь по всей тайге; тогда пламя достает языками до неба, слизывает с него звезды, ночь превращается в день. Всюду, во всем — запах дыма.
Эр Чадак, как обычно, сидит у костра на жестком чепраке. Тепши перед ним полон мяса, тажур — араки. Но не притрагивается Эр Чадак к еде, не тянется его рука наполнить пустую чашу. В мыслях темно, в глазах — голова кама, в ушах — его голос...
Торопливые шаги приближаются к нему, бежит караульный:
— Эр Чадак, просят вас там!
— Кто просит?
— Да не знаю... Говорит, что вызывает вас на поединок. Видать, надоел человеку белый свет...
Ну что ж! Эр Чадак поднялся, выслушав караульного. Велел привести лошадь.
Сколько раз вызывали его на поединки! И всегда он выходил победителем. А какие были батыры! Вот был Иван от русских, его метка на плече так с тех пор и напоминает о нем перед непогодой. Сильный был батыр, но под конец сделал ошибку: разъярясь, наскочил со всего маху, чтоб сбить Эр Чадака, да не увидел пику, ловко им подставленную... Или батыр из Бухары, Ибрагим... Еще был крепок Цянь Лун, долго выдерживал Эр Чадака...
Но тут, наверное, какой-нибудь мальчишка, сопляк. Погибли его родители или пленены, вот он, ослепнув от горя, и лезет на смерть. А жаль...
Да, если вызывают, Эр Чадак не вправе отказывать.
Надел он кольчугу, заменил меч, затупленный прошлой ночью о бревно. Взял лук, колчан со стрелами.
Выехав на перевал, увидел Эр Чадак: стоит у другого края поляны кто-то в овчинной шубе. В годах человек. Во рту трубка.
— Как тебя зовут? — спросил Эр Чадак. — Кто ты такой?
— Из рода телесов я, — отвечает человек, вынув изо рта трубку. — Черный Чепрак, сын Белого Потника.
— А где же ты был днем? Не в твоей ли юрте мы ели барана? Что-то я тебя не видел, а?
— Да я вчера выпил араки и только к этой ночи очухался, — рассказывает человек. — Проснулся, лежу под корытом. Жена, значит, меня укрыла, спрятала. А иначе твои всадники бы меня...
— Уж наверняка!
Убрал человек трубку в кисет.
— Ну, так что, — говорит, — заруби отметины на той лиственнице, что рядом с тобой.
Эр Чадак при свете луны и огня сделал на лиственнице отметину — мишень величиной с ладонь. И не успел он повернуться, чтобы отойти подальше, как возле уха просвистела стрела. Воткнулась в самую середину зарубки. И с такой силой, что на вершок вошла в дерево.