Рассказы
Шрифт:
— Можно! Все можно. Все тебе разрешаю! Что хочешь, то и делай! Иди на все четыре стороны! Чай хоть самому черту вари! Лишь бы отстала от меня эта голова!
Выкрикнул это Эр Чадак, не дослушав, и зашагал прочь от костра, бормоча:
«Хоть до дому спокойно доехать... Теперь разве долго жить мне под солнцем? Как вернусь, знаю, что меня ждет...»
А старушка пошла, прихрамывая, к голове кама.
— Э-э, думаете, Кара Кынат пересилит мою юбку? И, сняв свою грязную, с ободранным подолом верхнюю юбку, обернула ею голову священного кама. И понесла ее в кусты.
— Ты, Кара Кынат, больше не преследуй Эр Чадака, — сказала. — Ай, ай! Нельзя! Ишь какой... Пусть глаза твои отвернутся от меня, пусть затылок твой оборотится ко мне. Вот так-то...
Опустила голову кама на землю.
— А ко мне, — сказала, — ко мне у тебя теперь дела нету... Нету, отец моих детей. Пожили мы, дети выросли... Чего ты еще хочешь?..
Выпрямилась, насколько смогла.
— А я... — сказала. — Старика я тут одного увидела... Хороший он человек. Сердечный, мягкий. Как ты... Буду чай ему варить. Тебя же нет, о ком теперь мне заботиться...
Эр Чадак, сгорбленный, с поникшей головой, медленно едет среди холмов. С ним уцелевшая стража, человек тридцать, не больше. Иногда обернется Эр Чадак — позади всего, раскрыв беззубый рот, о чем-то думает в седле жена кама Кара Кыната.
— О господи, женщина!.. — шепчет Эр Чадак.
Торопиться некуда, впереди золоченая коновязь...
Над Алтаем луна, хоть узкая, как краешек уха, но чистая. Небо ясное, без дымного марева, гладкое, льдистое.
СТАРАЯ ПИАЛА
Перевод с алтайского В.Синицына
— Ой, не напрашивайся, парень! Отстань! Погляди, что ты против меня? Мяч детский, мяч, парень...
— Заткнись! А это видел? Двину — к утру не очухаешься! Сиди, знай. Сиди!
— Ой, люди, смотрите! Что они сцепились! И впрямь подерутся!
— Эй, вы же на свадьбе! На людях! Не стыдно вам!
— Детки, успокойтесь. Перестаньте, пожалуйста.
— Хэ, не подерутся! Языки только чешут, как бабы! Вышли бы на улицу, там ясно станет, чей кулак тяжелей. Э-эх!
— Выйдем?! Посмотрим, кто кого?
— Посмотрим!
— Давай! Выходи!
— А еще другом считался...
Бежит Шалда по деревне, бухает кирзовыми сапожищами, через прясла перемахивает. Хрипло дышит Шалда, глаза налились кровью. Солнце давно село, в деревне — ни огонька. Из лощин холодный туман ползет. И у Шалды в глазах — ночь.
— Куда же он подевался? Все равно найду! Стой! Это что? Ага! Дом Солодея... Где же избушка этого Корго? Где-то тут. Недалеко, значит, — бормочет Шалда. — Ах, собака... Я тебе двину... Ишь ты... Нет, ты Шалду лучше не тронь! Не дразни!..
Летит Шалда по деревне. Как олень загнанный, дышит, на жерди сослепу натыкается.
— Давно у меня руки чешутся. Давно... Ну, теперь все, хватит! Так дам, так... света белого не увидишь! Все ему с рук сходит! Весной кто пахал? Кто? Два дня один ишачил, он — отгуливал... Техуход — тоже Шалда! Ждет, когда я начну, сам рук не приложит... Нет уж! Довел он меня! Хватит! Стоп! Вот их изба! Э-эх, хоть бы прясло ладом поставил. Всего три жерди... Тьфу! Тракторист называется... И в поленнице — два полена! Эй, Корго! Что прячешься? Выхо-оди!
Кинулся к избушке Шалда. Дверь-то — тьфу! — из посеревших ветхих дощечек, щели в палец. Как только люди живут! На месте ручки — ремешок прибит. Шалда рванул за ремешок, в три погибели согнулся, в избушку полез. Встал во весь рост, по сторонам — зырк, зырк.
— Корго!
В низкой комнатке — никого. Пусто. В углу деревянная кровать скрипнула. Шалда кулаки сжал.
— Что? Кто это Корго спрашивает?
— Я! Где Корго?..
— Нет его. Не пришел еще. Да кто это там?
Старенькая худая женщина поднялась на локте, головой водит, вглядывается.
— Э-э, да это ты, Шалда? Зачем тебе Корго среди ночи понадобился?
— Нужен! Где — спрашиваю?
— Откуда мне знать, где он? Да и где ему, холостяку, быть, как не на игрищах? Свадьба в деревне, вот и гуляет. А ты что, не пошел, Шалда?
Старушка, охая, спустила ноги, поднялась с кровати. Баранью шубейку с торчащими клоками, которой накрывалась, на плечи накинула. Шалда дрожит весь, кулаки дергаются. Уставился в спину, видит: две жиденькие седые косички поверх тулупа торчат. Смотрит и не может сообразить, о чем дальше хотел спросить.
— Ох-хо-хо, — зевает мать Корго. — Скажи, Шалда, как здоровье матери?
— Здорова!
— Чаю хочешь, Шалда? Садись, выпей, сынок!
— Нет. Корго где, говорю?
— Да зачем он тебе?
— Нужен, — скрипнул зубами Шалда. — Вот так нужен!
Мать Корго вгляделась в него, покачала головой. Пошла к шкапчику с посудой, достала две пиалы, на колченогий столик поставила.
— Сядь, Шалда. Давно ты у нас не был. Очень давно. Я уж забыла, когда ты заходил. А от чашки чая не отказываются. Нехорошо. Не по обычаю это.
Мать Корго плеснула из казанка, протянула ему пиалу. Шалда взял. Присел к столику. Пиала трясется в руках, на пальцы кипяток брызжет, но Шалда ничего не чувствует. Перед ним — печурка жестяная на кривых низких ножках. Сквозь дырочки уголек тлеет, багровым светом золотится, словно степной яркий цветок. У Шалды коленки вздрагивают, подмывает печурку ногой пнуть.
— Ребятки-то твои как, Шалда?
— Здоровы!..
— Дай бог... Что у человека дороже детей? Я слышала, у тебя два сынка растут? Или девочки, Шалда?