Рассказы
Шрифт:
Огород ему здорово понравился. Всего полно: и огурцы, и помидоры, и горох, и даже бобы. Это рядом с домом, а дальше растянулись грядки с луком, морковью, редиской, за ними — целое поле картофеля. В низине, в конце огорода, росла капуста, брюква, а по тыну густо плелась тыква. Как уж ни был сыт Валька, а не удержался — съел морковку и набил полон карман стручками гороха. Так, на всякий случай.
Не меньше огорода понравился Вальке и двор с его сараем, загончиками, клетушками, кладовками. Но самым интересным оказался чердак. Чего там только не хранилось! Всевозможные ящички и жестяные банки с гвоздями, шурупами, болтами и гайками, какие-то железяки и инструменты, сковороды, чугунки, ведра и даже детский велосипед, хотя, Валька знал, у дяди Тимы и тети Груни никогда не было детей.
Пока Валька перебирал да рассматривал все это добро — вспотел, вымарался в пыли и ржавчине: на чердаке было жарко и душно. Когда он собрался уже спускаться, увидел в дальнем углу подвешенный к стропилине сверток. Развернул тряпку, ахнул — шкура! Сразу вспомнились слова дяди Тимы, сказанные там, дома: «Одна шкурка уже припасена». Вот она! Значит, будут унты. Правда, не такие, как у папы, не черные — рыжие. Да разве в этом дело? Пусть любые.
Вальке стало еще веселее и радостней.
Вечером теткин двор ожил: забекал, захрюкал, замекал. У длинных мелких корытец копошилась целая стая уток; в загоне, как голодные тигры, метались три огромные свиньи с длинными хищными рылами; в закутке, в дальнем углу двора, сбившись в кучу, стояли овцы и, словно передразнивая друг друга, противно бекали на разные голоса. В стайке мычала корова, носился, вскидывая задние ноги, мордастый бычок, и всюду сновали смелые до наглости куры.
Посмотрел Валька на эту шумную, беспокойную ораву, качнул головой:
— И все это ваше?
Дяде Тиме, видать, понравилось Валькино удивление, засмеялся тонко:
— А что? Весело, а? Знай разворачивайся, пить-есть готовь.
— Да, — проговорил Валька, — живьем сожрут. Вон, не свиньи — настоящие зверюги. Зачем вам столько всего?
— Вот тебе на! — воскликнул дядя Тима. — Чего придумал! Жить, Валенсин, жить. Чтобы не лезть людям в глаза, как вон Еремеевы али соседка наша Савельиха. Чуть что — дай мучки совочек, одолжи сальца на заправку, али того хуже: дай ей десятку, а то всю четвертную, вишь — поиздержалась…
Глаза у дяди Тимы стали злыми, губы тонкими. Вдруг, ни с того ни с сего, он закричал визгливо, будто это Валька виноват:
— А ты живи по своим возможностям! Не трать больше, чем у тебя есть, вот и не будешь попрошайничать! Да…
Дядя Тима примолк, тяжело дыша, потом произнес уже спокойно:
— А мы не бегаем по людям, нет! Привычки такой не имеем. И все потому, что труда не боимся, сил своих не жалеем. Уяснил, Валенсин, что к чему, а?
Подошла тетя Груня, сказала, что баня истопилась и давно пора мыться.
Валька вошел в тесноватую и задымленную баньку и задохнулся: воздух был сух и горяч. Опустился на низенькую скамейку и тяжело задышал, по-рыбьи открыв рот. А дядя Тима хоть бы что, наоборот — крякал от удовольствия.
Он налил в шайку воды, прихватил веник и полез на полок.
— Возьми-ка, Валенсин, ковш да брызни на каменку.
Валька набрал воды, плеснул на раскаленные камни. Пар ударил, как взрыв, обжигая лицо, грудь, глотку. Валька взвизгнул и отпрянул к стене. Невидимый в пару дядя Тима рассмеялся:
— Давай еще, Валенсин, еще. Лей, не бойся. Да лезь ко мне, похлещемся веничком.
Однако Валька, согнувшись в три погибели, зажав рот и нос ладонью, рванулся в предбанник. Только там он, ошалевший от жары, перевел дыхание.
Нет, пропади она пропадом, такая баня! Пусть другие, если хотят, истязают себя, а ему, Вальке, для мытья и купаний воды в реке хватит.
Спать Валька лег на сеновале — едва упросил тетю Груню постелить там.
Хорошо! Сено свежее, хрусткое, запах — голова кружится. Сквозь щелку в крыше видна звездочка. Смотрит она на Вальку и чуть приметно мигает. Тишина, прохлада… Ах, славно, что он приехал в Сосновку! Завтра надо обязательно познакомиться с ребятами, да в лес по грибы и ягоды, а то, быть может, в чернь, как здесь называют тайгу.
И с дядей Тимой надо поговорить: пусть побыстрее шьет унты…
Проснулся Валька, а солнце уже высоко. Спустился по лесенке, выбежал во двор — пусто: вся «живность», как говорит дядя Тима, уже разбрелась кто куда. В доме тоже никого. Глянул на стол — записка.
«Валя, детенок, мы ушли на покос. Еда под полотенцем. К вечеру придем. Целую, тетя Груня».
А ниже приписка корявыми буквами:
«Валенсин! Натаскай в бочку из колодца воды. Бочка у сарая. Полную. Уяснил?»
Валька попил молока с пирогом, вышел посмотреть, где бочка, где колодец.
Бочка была большая, потом он высчитал — на тридцать шесть ведер. Колодец находился за избой, в огороде, к нему вела узенькая, утоптанная тропка. Валька заглянул в колодец: неглубокий; постоял, подумал и решил, что времени впереди много, к вечеру успеет натаскать воды.
Прихватив в карман кусок пирога, Валька пошел на улицу. Там, как и вчера, было почти безлюдно: лишь кое-где бегали малыши, да у ворот соседнего дома сидел на скамейке длинноусый корявый дед. Увидел Вальку, остановил сурово:
— Ты чей? Я, кажись, таких еще не видел.
Валька ответил нехотя:
— В гости приехал. К Худояковым.
— А-а, к Грызункам…
Валька обиделся:
— К каким-таким грызункам? Тетя Груня — мамина сестра.
Дед усмехнулся и подобрел:
— Это по-уличному их так кличут… Да ты не обижайся. Вон у меня тоже прозвище есть — Тёрка. Не понимаешь? Видишь, лицо в корявинах? Вот и Терка.
Валька засмеялся: ну чудаки! Взрослые люди, а как маленькие, дают друг другу прозвища!
— А почему они Грызунки?
Дед пожал прямым костлявым плечом.
— Не я давал кличку. Авось, сам узнаешь… Надолго в гости-то?
— На месяц. Только почему-то у вас тут народу мало. Одна малышня.
— Сенокос, паря. Ден через пять все соберутся.
Валька расстроился: пять дней одному — с ума сойдешь от скуки. Эх, не вовремя приехал. Что делать одному столько дней? Только время бить. Лучше бы дядя Тима взял с собой на покос — все веселей.
— Дедушка, а покосы у вас далеко?