Рассказы
Шрифт:
На другой день, когда он посмотрел на пугало, ему и самому показалось, что это лицо. И дыра. Нехорошо. И все пугало как-то поникло, стало печальным. Конечно, это оттого, что нету ветра, и вообще это ерунда. А все-таки…
Нюрка пришла и села, как всегда, на траву, на свое место. Володя старался на нее не смотреть, но вдруг она прокукарекала молодым петушком.
— Как это ты?
Она показала тонкую травинку, натянутую между большими пальцами:
— Дуй, и все.
Володя попробовал, и у него получился хрипловатый
На следующее утро Володя слушал петуха. Петух кричал зычно, раскатисто. Так из травинки не выдуешь. А молодые петушки — другое дело. Володя лег в траву и наблюдал. Петушок сначала удивленно поворачивал голову, как будто прислушивался, потом, дернув шеей, хрипло выкрикивал: «ы-ку-ку-у!» Володя стал выдувать так же. Из тонкой и туго натянутой травы получался высокий и резкий звук, из травы потолще — низкий. Если натянуть слабее, голос дрожал, был хриплым. Скоро Володя так приладился, что петушки ему стали откликаться.
Потом Володя лежал и слушал чириканье какой-то птички. Пела она так себе, ничего особенного, и всего-то знала три коленца, но как старательно их повторяла, как ласково. Она давно, наверно, жила в том конце сада и пела все время, только Володя раньше не замечал.
Пришла Нюрка с большим — целое решето — подсолнухом, но семечки в нем были мягкие, молочные.
— Принеси лучше грушовки.
Она нашла под яблоней два розовых паданца.
— Да не эти, вон те.
— Это не грушовка. Анисовка.
Володя усмехнулся: еще разбирается.
— А вот это? — показал на зеленые, большие яблоки над головой.
— Апорт. Ки-ислые. — Нюрка сморщила нос.
— А это?
— Медовка.
— Откуда ты знаешь?
Она застенчиво пожала худыми плечами и отвернулась.
— А про Гадкого утенка ты знаешь? Нет. Ну садись.
Володя начал рассказывать негромко и неторопливо. Так для Нюрки будет лучше. То он шипел гусаком или сердито булькал индюшкой, то пищал слабым голосом утенка. Говорил, говорил, потом остановился и глянул на Нюрку. Она чуть подалась к нему, приоткрыла губы и была неподвижной.
— Ты чего? — удивился Володя. — Да ты не расстраивайся.
И он опять зашипел, загоготал и, вытянув руку, как длинную птичью шею, стал сердито и сильно долбать пальцами, сжатыми щепотью. Бедный Гадкий утенок метался туда и сюда, но жесткий клюв настигал его в траве, возле дерева и у самой Нюркиной коленки. Володя шипел, гоготал и, подняв еще выше свою руку, хотел щипнуть край линялого Нюркиного платья, но Нюрка вдруг оттолкнула его и, втянув голову в плечи, пригнулась к траве и прикрыла то самое место, куда направлялся железный клюв.
— Не дам, не дам, ы-ы-ы! — выкрикнула она, не поднимая головы с земли и защищая собой одинокого Гадкого утенка.
Володя остановился:
— Ну вот. Здравствуйте!
Нюрка затихла и, уже стесняясь, поднялась.
— Чудачка ты, — сказал Володя и снял соломинку с ее мокрой щеки. Потом он накрыл голову подсолнухом, как шляпой, и поклонился Нюрке. Она не засмеялась.
— Да ну тебя. Слушай дальше.
— О-ой! — радостно протянула Нюрка, когда появился прекрасный лебедь. И вздохнула. Потом сидела и улыбалась. Ничего не спрашивала, только теребила в руках траву-метелочку.
Иногда Володя читал про себя или насвистывал, или думал о чем-нибудь. Нюрка ему не мешала. Дни летом долгие-долгие, особенно, если нельзя бегать и приходится сидеть возле дома в этом саду-огороде. Нюрка научила Володю различать всю ботву на грядках, даже петрушку от сельдерюшки.
Володя каждое лето приезжал в деревню и сад свой знал хорошо. Но только всегда это были просто ряды яблонь. А теперь: вот старая, как бабушка, медовка с желтыми, душистыми яблочками, вот стройная грушовка, яблоки нежные, продолговатые, как сережки у молодой хозяйки. А рядом апорт, статный молодец, ствол высокий, ветви сильные, с тяжелыми плодами. Все они стали, как добрые знакомые, с которыми можно поздороваться.
Нюрка сегодня что-то не приходила, и стало тоскливо. Вот тебе раз! Немудреная такая девчонка, семи годов ей нету, и молчит все больше, стесняется. А без нее скучно. Она умеет слушать тихо-тихо, даже то, что уже знает, она умеет удивляться тому, чему никто не удивляется. Она умеет и смотреть. Долго, внимательно, и как Володя плетет плетку-семихвостку, и как ползет по сучку зеленая гусеница. Ей все интересно. И с ней интересно.
Нюрка, приходи!
Николка в затруднении
Сначала Николка совсем приуныл. Неужели сюда никто не приедет? Из ребят, конечно. Так и пробудешь с этой бестолкухой. Все она путает или забывает. И белобрысая тоже. Вчера прибежала, хлоп-хлоп глазами:
— Наша Топка ощенилась!
У Николки что-то прыгнуло в груди. На всякий случай он сказал:
— Врешь. Он и не думал. Он — пес.
— Ощенилась. Я сама видела. Я подошла…
— Видела?
— Видела. Я же подошла…
Николка слетел с крыльца и понесся через двор.
— Топка, Топка! — почему-то не своим голосом позвал он у будки.
Толка не спеша вылез, глянул на пустые Николкины руки и лениво свернулся.
В груди опять что-то прыгнуло, только вниз, но Николка все же заглянул в будку.
— Где же ощенилась? — спросил он уже своим голосом. Опять сначала хлоп-хлоп, потом сказала:
— Вот тут, на спине. Я подошла, а она ощенилась… дубом.
— Фу, бестолкуха! О-ще-ти-ни-лась. Дыбом. Тьфу! Ну как с ней водиться?
А ведь мама говорила: «Скучать на даче не будешь, Николка. Хорошая девочка есть». А звать ее Ия. Прямо смех. Сроду не слыхал. Когда она подошла потом, уже после Топки, Николка нарочно спросил: