Рассказы
Шрифт:
Три секунды
Памяти Натальи Качуевской
После остановки в Смоленске, сидевшая во втором пассажирском отделении плацкартного вагона компания уже была навеселе. Нет, они не буянили, не хамили, не хватали проходивших по проходу вагона девушек за руки, в общем, вели себя довольно прилично. Естественно, говорили громко, а в поезде порой именно так и получается под стук колес, но никто из сидевших в соседних проемах не делал им замечаний и, - о чудо! – даже не пытались втихомолку указать на это проводнице.
Время от времени слышалось веселое бульканье, затем звучал короткий тост и снова начинались веселые разговоры. Говорили обо всем, начиная от последнего концерта Пугачевой и Галкина, и
– Вот скажи, отец, - обратился Виталий к старику, который зашел в Смоленске.
– Скажи, разве так возможно, за три секунды обо всем подумать?
– Да как тебе сказать, юноша, - неожиданно чистым голосом ответил старик.
– За три секунды много может прийти в голову, вот только о том ли ты думал в эти секунды?
– Как это о том, или не о том? – возмутился Валерий. –Что бы ты понимал.
– Может и не понимаю я вас, нынешних. Я тебе, сынок, да и вам тоже, историю одну расскажу. Налейте и мне что ли, если не жалко.
– Держи, дед, - сказал один из попутчиков и протянул старику наполовину полный стакан красного вина.
– Спасибо, - с достоинством сказал старик, но пить не стал, отставил стакан в сторону и начал рассказ.
– Случилось это в первые дни августа сорок первого года. Я тогда молодой был, моложе вас, настоящий желторотик. На фронт попал как и многие тогда, добровольцем. А что тогда это было, знаете? Это, милые мои, дали вам сапоги, галифе, гимнастерку, дали винтовку, показали, как ее заряжать и ать-два, на фронт. Мы тогда войну представляли как в кино: ура, ура, все в атаку, и бьем врага так, что он не успевает отступать. А на деле, сынки, война она не такая, не дай вам Бог такое увидеть.
Так вот, попал я на фронт буквально через неделю, как раз сюда, под Смоленск. Бои тогда тут шли страшные, много народу полегло. А раненых еще больше было. Меня тоже тогда ранило в первый раз, аккурат в первом бою. И что обидно мне было, поднялись в атаку, ни одного фрица не убил, а меня пулей в ногу на вылет. Само собой, после боя в медсанбат. А там раненых, и все почти тяжелые. Стоны, кровь, жара, пыль. Пить хочется, аж зубы сводит. И ходит между нами медичка-сестричка. Красивая, скажу я вам! Я потом узнал, что она студенткой была, на актрису училась. Наташа ее звали.
И вот проходит она мимо нас, и невольно замолкаешь, про боль забываешь. А она, словно и не видит ничего, только раз-раз, и перевязка готова. Все в руках ладится. К полудню часть раненых увезли. Остались только я да, с человек двадцать еще, кто легко, а кто тяжело раненый. Командование обещало к вечеру всех вывести.
И вдруг, где-то недалеко слышится немецкая речь, веселая, наглая, хохочут некоторые. И идут они, сволочи, прямо на наш блиндаж. А у нас ни у кого не то что винтовки, ножа паршивого нет. Только один автомат висит на ремне. И пока мы только пытались осознать, что все это значит и что делать, Наташа мгновенно схватила этот автомат, набросила на себя подсумок и быстро-быстро по траншее, на эти голоса.
И почти сразу же поднялась стрельба. Бог ты мой, мама ты моя дорогая, что я тогда чувствовал! Хоть и неопытный был, но понимал, что силы слишком не равны, одна девушка против десятка, а то и двух. И словно в подтверждение, автомат Наташи замолчал.
– Убили, гады, - произнес кто-то со злостью, и заплакал, не стыдясь своих слёз.
И вдруг - взрыв гранаты. А вслед за ним, почти сразу же, раздалось такое дружное, такое родное "Ура!" А еще через десять минут внесли Наташу. Она была жива, глаза её были широко открыты, но казалось, что она была уже где-то далеко. Как оказалось, когда у нее закончились патроны, она просто подпустила немцев ближе, и когда они окружили её, Наташа выдернула чеку и бросила гранату прямо им под ноги.
Вот и смекай, сынок, о чем она думала в те долгие три секунды. О не потраченных денежках? Или о Египте твоём? А может, о Родине, о маме и муже? О нерожденных детях? Не знаешь? Вот и я не знаю. И никто никогда не узнает. Наташа умерла, так и не доехав до медсанбата. И к счастью ли, нет ли, но она так и не узнала о том, что её муж тоже погиб, буквально за день до её смерти. Это мы уже из письма узнали, через месяц.
И с этими словами старик встал, и молча, не чокаясь ни с кем, не говоря ни единого слова, выпил. Выпили и остальные, также не чокаясь. И потом, до следующей станции, никто из них так и не сказал ни слова.
Вечер встречи
Веселая музыка летит через зал, побуждая к танцам. Сыпается конфетти, забавными молниями распрямлялись ленты серпантина, усеивая пол разноцветной мозаикой, которая, в свою очередь, разметывается на части ногами танцующих пар. Выпускной вечер, что может быть счастливее этого, после десяти лет учебы? И совершенно не хочется думать о том, что скоро надо держать экзамены в институт, а кому-то просто идти трудиться слесарем или токарем, продавщицей мороженого или кондуктором. К чему эти банальные мысли в день великого счастья, когда вокруг мелькают счастливые веселые пары бывших, - да, уже бывших! – одноклассников, когда учителя с затаенной грустью глядят на нас, вдруг вставших за один день взрослыми. И, похоже, никто из них не верит всерьез, что я, например, уже не Сашка или Санька, а вполне себе взрослый мужчина, Александр Иванович Ковалев, почти 18 лет от роду, а со мной в паре кружится не Настя, а Анастасия Николаевна Портнова, будущая актриса советского кино. Ну, во всяком случае, это она так считает, что она будущая актриса. А по мне так себе, ничего особенного, хотя в школьном театре мы все на нее засматривались. Но после спектаклей, тайком куря на задворках школы, мы все соглашались, что новой Орловой из нее точно не выйдет.
А взять, например, вон того, рыжего и курносым парня. Это вам уже не Петька, а Петр Всеволодович Леонтьев, почти что студент, так как ни для кого не секрет, что папа Петьки, ах, прошу прощения, Петра Всеволодовича, потратил изрядное количество трудов и нервов, дабы наставить наследника на путь истинный. Что греха таить, труды налицо, уже в шестом классе Петька заслуженно носил прозвище «профессор». Вот и сейчас он наверняка рассказывает своей партнерше по вальсу очередную заумность, а та слушает его с неподдельным восхищением, слегка раскрыв в почтительном удивлении рот. Ну и пусть. Завидовать я ему не собираюсь. У меня свои дороги в жизни, и не менее почетные. Но о них не сегодня. Сегодня у нас на это времени нет. Я о каждом из них могу рассказывать долго. О почти всех сорока, с которыми… Впрочем, нет! Я совсем забыл про нашего Подлипалу. Разумеется, в жизни он совсем не Подлипала, а Кузнецов Иван. Но почему-то, с самых первых лет школьной жизни, мы его невзлюбили. Уж больно он любил ябедничать, и к учителям липнуть. По правде говоря, наябедничал он всего один раз, когда мы ему в первом классе чернил в ранец налили. Ну и за то, что наябедничал, получил хорошее мужское внушение, от чего, как я полагаю, в его голове наступило некоторое просветление. И хотя после того случая он никому не жаловался, мы его почему-то сразу невзлюбили и окрестили подлипалой. Так он и проучился с нами всю школу, ни с кем не разговаривая, только с учителями. А нам-то что? У нас были свои компании и у нас не было никакого желания водить с ним дружбу. А сегодня мы вообще с ним расстанемся. Дай Бог, навсегда.