Рассказы
Шрифт:
— Милости просим. Приходите еще. Мы завсегда гостям рады, — рассыпаются приказчики, сальными глазками по лицу мажут. А как дверца хлопнет, выматерятся вдогонку с досады, под ноги плюнут да каблуком растопчут.
— Ну, скряга. Ну, куркуль! Чтоб ему ни дна ни покрышки!..
Но Ванька этого не слышит и шагает себе дальше, от счастья и довольства лопается. И, честно говоря, идти ему домой не очень чтобы хочется. Что дома — печка стылая, жена нелюбимая да чугунок пустой! Правда, еще бычок, корова да медяки…
Придет
— А ну, цыц! — кричит Ванька.
Да разве его услышишь! Ругаются мальцы, хрипят, головами стукаются, глазищами сверкают. Совсем озверели. Посторонний не суйся — зашибут. Что делать?
Возьмет Ванька дрын потолще, поздоровей и ну кучу наколачивать — по плечам, по спинам, по головам дурным. Куда попадет. Только треск стоит. Заорут пацаны, известное дело — тяжела отцова рука. Распадется куча.
— Чего бузите? — спрашивает Ванька, а сам на младшего сына глядит, у которого рубаха в двух местах исполосована. И рубаха, главное дело, почти новая — трех годов еще не носит.
— Мы это, играли, а я монетку нашел. Вот. А они, это, монетку забрать захотели. Зуб мне совсем вышибли… — жалуется младший, на дыру от зуба пальцем показывает и кулаком братьям грозит.
— А чево он врет-та? — ругаются братья. — Чево врет?! Это мы монетку сыскали возле церквы. Это наша монетка. А зуб он сам себе вышиб, когда из-под кур яйца воровал! Мы точно знаем!
— Кто воровал? Я? Да? — ревет, воет младший во всю глотку.
— Где монета-то? — спрашивает Ванька строго. Братья стоят, насупились, исподлобья на отца глядят. Жалко монетку-то.
— А ну, покажьте!
— Вот она. Всего-то полушка, — говорит старший и дает отцу полушку.
Точно — полушка. И цена ей по нынешним временам — горсть леденцов. Смотрит Ванька на денежку, и сыны смотрят. Отдать, что ли, думает Ванька. Пускай ватрушку себе купят, порадуются. Дети, они тоже небось люди. Какой мне навар с полушки? Дом не построишь, скотину не купишь. Одно слово — полушка!
Хочет отдать, да не может. Больше, чем детишек порадовать, охота ему денежку в дом снесть да в сундук положить. Что ей пропадать? Может так статься, что полушка эта его собственная. Терял же он годков пять тому назад точно такую же. Может, ее мальцы и нашли, если, конечно, не украли у зеваки на базаре или не вытряхнули из кармана у пьяного.
Лежит монетка на раскрытой ладони грязная да мятая, а все одно — монетка, не железка какая-нибудь! Вздохнул Ванька, да и закрыл ладонь. Раз — и нету монетки, только и видели ее братья.
— Ты это, поди сюда, — говорит Ванька младшенькому, — поди, поди. Спрошу чего. — И пальцем манит.
Подошел младшенький. Положил ему отец руку на голову, вздохнул тяжко.
— Ты зачем рубаху разорвал? А? Рубаха новая, ее еще пять годов носить можно было. Э-эх, не напасешься на вас!
Берет младшенького за волосья покрепче и ну туда-сюда таскать да вицей по ногам голым стегать. У того только слезы из глаз брызжут.
— Аккуратным надо быть. За вещами смотреть. Отца-мать любить!
— А-а-а! — орет, извивается младшенький. Больно ему и пуще того обидно. Братья били-колотили, и батька бьет-колотит. — А-а! Не надо, тятенька! Больно! Бо-о-ольно! Не буду больше. Тя-а-тенька!
А Ваньке тоже мальца жалко и еще почему-то стыдно, что он полушку у пацанов отобрал. И оттого, что стыдно, он бьет еще сильнее, с оттягом, до крови. И чем сильнее бьет, тем в большую злобу входит.
Братья гогочут:
— Так его, так! Наддай посильнее, чтобы впредь неповадно было!
А младшенький уж кричать перестал — кулем в руке отцовской обвис.
— Я праздников не знаю, глаз не смыкаю, пашу да бороню, каждую копейку берегу. А ты рубахи рвать? У родного тятьки курьи яйца воровать?! Да?! Задавлю-у-у!! — и уж кулаками младшего тычет куда попадет.
Тут и старшие братья примолкли. Забьет тятька сына до смерти за рубаху.
Опомнился Ванька. Бросил мальца на землю, утер вспотевший лоб и в избу пошел. Стал с рук кровь смывать, глядит — полушка. Взять бы ее да зашвырнуть в бурьян, с глаз долой, куда подальше. Но нельзя — рука не поднимается. Пошел сундук отпер, положил вместе с другими денежками. И так подумал:
— А что ж поделать. Как добреньким быть, если сама жизнь зла, словно пес цепной? Сегодня полушку подаришь, завтра наешься от пуза, послезавтра нищим останешься, по миру с протянутой рукой пойдешь. Какой же я хозяин, если для блага своего и детей своих каждую копейку экономить не буду? Это я раньше молодой да глупый был. Думал, счастье за просто так дается. Думал — птички щебечут, солнышко светит, трава растет — вот она, радость! А поголодал, помаялся, похлебал лиха, так понял, что настоящее счастье — это когда все есть. Когда и амбар полон, и погреб, и в сундуках добра несметно. Когда в любую лавку пошел и что хочешь купил. Когда не надо унижаться перед каждым за полушку да за миску супа.
Но только без того, чтобы каждую полушку считать, счастья не построишь. Большое счастье из малого дохода складывается!
Мальца, конечно, жаль. Переусердствовал маленько. Теперь помрет. А может, того не лучше — к лекарю снесть придется. Только лекарь, христопродавец, непременно мазь пропишет, а за мазь сала шмат запросит или яиц три десятка. Где ж их взять?! Нет, не пойду к лекарю. Пущай дома на лавке полежит, бог даст, сам поправится, а не поправится — значит, судьба такая. Но только иначе все равно нельзя. Иначе порядку не будет!