Рассказы
Шрифт:
– Может, вы бы все же предупредили моего брата о нашем соглашении, – сказал он.
– Пустое! Вы хотите, чтобы он мне устроил скандал и просто-напросто потребовал порвать эту бумагу? Живым не прощают то, что прощают мертвым.
Анатоль Филатр не мог устоять перед искушением. В его душе шла жестокая борьба между совестью честного человека и инстинктом отца большой семьи. Его терзало множество различных желаний, и он хотел бы умереть на месте.
С омерзительным цинизмом и спокойствием Пилат собрал со стола банкноты и помахал ими под
– А сколько за эти деньги можно купить, Филатр! Вы об этом подумали?
Анатоль Филатр почувствовал, как к горлу подступает тошнота.
– Давайте, – сказал он, – я согласен.
И схватив банкноты, он спешно засунул их в карман.
– Вот бумага и ручка, – сказал Пилат, любезно улыбаясь. – Сейчас мы закрепим на бумаге наш небольшой посмертный залог. Вы напишите завещание, о котором я вам говорил, и положите его в свой бумажник, так, чтобы его нашли. . . хм. . . в нужный момент. Конечно, второй экземпляр я оставлю у себя. Итак, пишите: «Я прощаю своему брату. . . »
Ссутулившись и склонив голову, Анатоль Филатр начал писать под диктовку Пилата, словно школяр, повторяя каждое слово:
– «Я. . . про. . . ща. . . ю мо. . . е. . . му бра. . . ту. . . »
Время от времени он останавливался, тяжело вздыхал и ворчал:
– И все-таки. . . и все-таки. . .
Осторожно, словно начинающий вор, отпер Анатоль Филатр дверь своей скромной квартиры.
– А, наконец! – послышался резкий женский голос. – Уже восьмой час, и лапша остыла!
– Да, это правда, – согласился Филатр, – но я даром время не терял.
И он чмокнул в лоб свою Матильду, бледную, совершенно истощенную женщину, голову которой, казалось, долго вымачивали в уксусе. Все четверо хилых, сопливых и невыносимо визгливых малышей толклись вокруг них.
– У нас нет ни сыра, ни вина, ни. . .
– Не стоит терять надежду, Матильда, когда тебе посчастливилось быть женой Анатоля Филатра.
– Да знаю я эту песенку!
– А может, и не знаешь, может, и не знаешь! – весело дразнил ее Анатоль Филатр. Но он знал, что в самой глубине души его притаилась неизбывная тоска. Медленно и торжественно, будто фокусник, он достал из бумажника пять банкнот по сто франков и положил их стол.
– Мой дневной заработок, – объяснил он.
– Ну и прекрасно, – воскликнула Матильда, – Филипп, беги-ка купи вина! Огюст купит хлеба. Тереза – ветчины. Мартина. . .
Через десять минут все заказанные продукты были на столе, и семья, весело звеня вилками и чавкая, начала ужинать.
Сын Неба смотрел на тарелки с едой, на полные стаканы и думал, что за эту семейную трапезу заплатил ценой собственной жизни. Действительно, этот хлеб, сыр, вино, ветчина –
это он сам, его собственное, принесенное в жертву тело. С каждым куском ему казалось, что зубы впиваются в его тело.
– Ешьте, мои маленькие, пейте мои хорошие, – приговаривал он, с трудом сдерживая слезы.
– А ты сам почему не ешь? – рассердилась Матильда. – Тебя
Анатоль Филатр поднес ко рту кусочек хлеба, но от омерзения ему свело челюсти, будто он собирался совершить что-то противоестественное.
С этого дня для Анатоля Филатра началась беспокойная жизнь. Теперь он смог взять напрокат смокинг для роли «элегантного статиста» и уже целую неделю снимался в сценах монмартрских ночных кабаре в стиле 1925 года. Но каждый вечер, возвращаясь со съемок, он проходил мимо похоронного бюро. А Пилат, стоя на пороге своего заведения, уже поджидал его с неприлично жадным выражением лица.
Стоило Анатолю Филатру поравняться с конторой, как Пилат, еще более надменный, еще более красный, еще более бородатый и еще более пузатый, чем обычно, улыбался ему всей своей щетиной и говорил:
– Ну и как вы себя чувствуете, Филатр?
Если бы это был кто-то другой, то фраза эта звучала бы, как простое изъявление вежливости. Но в устах Пилата она приобретала иное значение: в ней слышался мрачный намек, призыв к порядку, напоминание о том, что Анатоль Филатр больше себе не принадлежит, она звучала, как хозяйский окрик. «Как вы себя чувствуете» – должно было означать: «Скоро ли вы умрете, чтобы я смог вернуть свои пятьсот франков?» Анатоль Филатр стыдливо опускал голову и сухо покашливал.
– Вроде ничего, – жаловался он. – Да вот в горле все время дерет. . . и в конечностях в последнее время покалывает. . .
– Пока человек чувствует свои конечности, это еще не конец, – замечал Пилат.
Анатоль Филатр, полностью удрученный этим язвительным замечанием, пожимал три коротких и вялых пальца, которые ему протягивал Пилат, и, опустив голову, с чувством собственной вины, шел дальше. На следующий день мучения повторялись в то же время, на том же месте и при тех же обстоятельствах .
Сын Неба чувствовал себя честным должником, который не может выполнить свое обязательство. Он выдал чек без обеспечения. Он заложил собственную смерть, а она никак не приходит. С каждой встречей ему казалось, что заинтересованность Пилата перерастает в нетерпение. Пилата возмущала его медлительность, хилый вид и жалобы. Пилат требовал, чтобы с ним рассчитались в ближайшее время. Пилат, человек прямой в делах, не терпел, чтобы его обманывали. Напрасно Анатоль Филатр исхищрялся во все новых и новых извинениях.
– Господин Пилат, я харкаю кровью, что это может значить? – спрашивал он.
Или же:
– А это опасно, когда кровяное давление двести восемьдесят?
Или такое:
– Что бы вы делали, если бы вы задыхались, у вас останавливалось сердце, отнима. . .
На что Пилат отвечал:
– Я, конечно, лечился бы. А вы – другое дело.
Анатоль Филатр, съежившись, семенил от него старческими шажками, словно за ним по пятам гналась целая стая судебных исполнителей. Ах! Если бы у него были эти проклятые пятьсот франков, он бы с радостью вернул их Пилату!