Рассказы
Шрифт:
— Какой дядя?
Вероятно, Тим услыхал разговор и открыл окошко своей бактериологической кельи.
— Это я просил, — сказал он хмуро. —Ну-ка, покажи! — Он заглянул в корзинку и буркнул мне: — Отдай ему рублевку.
— Зачем тебе лягушки?
Тим молча захлопнул окно. Я расплатился с мальчуганом и вернулся на кухню, к луковице, жалея, что в корзине оказались не ягоды.
Ягодки были еще впереди...
Прошло около недели. Я уже закончил свою работу и с отличным настроением переписывал ее начисто. Из своей лаборатории
В тарелке сидела лягушка.
С видом Мефистофеля, собирающегося сотворить чудо, он поставил мокрую тарелку прямо на листки моей работы.
Я посмотрел на лягушку.
Это была обыкновенная зеленая лягушка, очевидно, из числа тех, которые принес паренек.
— Ну? — спросил я.
— Смотри внимательно.
— А что будет?
— Сейчас увидишь.
Лягушка вдруг беспокойно задвигалась, задергала головой, издавая какие-то сипящие звуки, потом закрыла глаза и протерла их лапой.
— Понял?
— Ничего не понял.
Тим Маркин посмотрел на меня с сожалением, как на безнадежного идиота.
— Дерево ты,— заявил он. — Не видишь — лягушка кашляет.
— Кашляет?
— Да, кашляет. Ты, может, скажешь, что лягушки не могут кашлять?
Я не знал, что ответить, да и кому бы пришло в голову задумываться над таким дурацким вопросом. Кашляющую лягушку, вероятно, можно было увидеть только в мультипликационном фильме для детей.
Лягушка опять открыла пасть и опять затряслась.
— Чего же она кашляет?
— У нее коклюш.
Я посмотрел на Маркина. Нет, он не шутил.
— Какой коклюш?
— Ты не знаешь, что такое коклюш?
Я знал инфекционную болезнь, которой болеют преимущественно дети. Она вызывается палочкообразным микробом — бактерией пертуссис. Но эта бактерия размножается только при температуре человеческого тела, в других условиях она быстро погибает. А лягушка, как известно...
— Известно,— перебил меня Маркин,— лягушка — холоднокровная амфибия. Мне удалось приучить бактерию к низкой температуре. Погляди — это единственная в мире лягушка, которая болеет коклюшем. Ты думаешь, это произошло случайно? Да я могу заразить всех лягушек коклюшем.
— Зачем?.. Для чего лягушкам коклюш?
— Бамбук! — провозгласил Тим и для иллюстрации постукал пальцем по столу.— Это же эксперимент. Уникальный в науке опыт — культивирована бактерия лягушинного коклюша. Ты смотри на нее внимательно — прелесть!
Лягушка опять задергалась и засипела. Я вынул платок.
— Знаешь, убери-ка ты свою уникальную амфибию. Мы здесь обедаем, а ты ставишь всякую пакость.
— Пакость. И это говорит медик. Мне жаль тебя, посредственность.
Тим унес свою лягушку.
Инкубационный период у коклюша от трех дней до недели. Я раскашлялся уже на следующий день и вообще почувствовал себя неважно. Тим осмотрел меня с любопытством, велел плюнуть в чашку Петри с питательной средой и унес чашку в лабораторию на анализ. Ночью уснуть я не мог, кашель раздирал мои легкие на мелкие кусочки. Только лошадиной дозой кодеина удалось снизить болезненность приступов. Утром Тим Маркин показал мне стеклышко, которое только что вытащил из-под микроскопа.
— У тебя коклюш, — радостно заявил он.
— Не глупи. Я болел коклюшем в детстве. У меня иммунитет.
— Нет у тебя иммунитета. Палочка, культивируясь, приобрела новые свойства. У тебя лягушиный коклюш.
— Чему ты радуешься, идиот!
Я здорово рассвирепел и хотел высказать Тиму свое мнение о нем и о его бактерии, но так раскашлялся, что чуть не лопнул от натуги.
Пришлось идти в детскую поликлинику. Там работала Натка Лукьянова с нашего курса — она специализировалась по детским болезням. Про лягушку я ей не стал рассказывать, и Натка вначале было посмеялась над моим диагнозом. Но тут меня скрутил очередной приступ, я без сил завалился на кушетку у нее в кабинете, и она поняла, что дело нешуточное.
Окаянный лягушиный коклюш здорово отличался от обычного, интоксикация была такая сильная, что я начинал бредить. Удивленная Натка пригласила профессора. Тот тоже не много чего понял — палочка под микроскопом выглядела обыкновенно, а про лягушку я по-прежнему ничего не говорил.
Меня положили в отдельную палату.
Я продолжал кашлять. Настроение у меня было неважное. Примерно через неделю ко мне вошел Тим Маркин.
Вид у него был сочувствующий, но я на него смотреть не мог.
Он, не смущаясь, присел ко мне на кровать, подмигнул весело —скотина! — оглянулся на дверь и сунул бутылочку из-под детского молока с какой-то зеленой бурдой.
— Это что еще? — прохрипел я враждебно.
— Бактериофаг, от лягушиного коклюша. Три раза в день по глотку.
— Пей его сам!
— Дурень! — зашептал он. — Да ты завтра же будешь здоров. Я уже проверял.
— На лягушках?
— На себе проверял. Пей, не бойся.
Тим ушел, а бутылочка осталась.
Я решил, что терять мне нечего, и начал, тайком от Натки, прихлебывать из бутылочки.
Через два дня кашель исчез, как и не было. Натка разводила руками, профессор тоже. Они подвергли меня всестороннему исследованию, но палочки не нашли.
Натка хотела публично показать меня в клинике (еще бы — уникальный случай!), но я кое-как упросил ее не делать этого и спасся от позора. Из больницы меня выписали, однако история эта даром не прошла — я накашлял небольшую эмфизему, и Натка посоветовала съездить на месяц в санаторий.
Когда я заходил в коттедж за вещами, Тима не было дома. Я оставил ему прохладную записку и уехал.
Месяц отдыха в южном санатории привел меня в норму. Лягушиный коклюш уже казался мне не печальным событием, а комическим происшествием. Поэтому, вернувшись, я направился опять к Тиму Маркину.