Рассказы
Шрифт:
Он мог это сделать, я был уверен. Нечего скрывать — я боялся. Боялся, но все-таки шел.
Незнакомец представлялся мне волшебником. Необходимо было удостовериться в реальности всего, что я видел. Или чудеса существуют, или я помешался.
На пути попалась лужайка, покрытая травой. В траве белыми пятнышками разбросались созвездия ромашек. Легким движением незнакомец вынул руку из кармана пиджака. Что-то белое вспорхнуло с лужайки и село ему на пальцы. Я подумал вначале — бабочка, пригляделся... цветок ромашки!
Он сорвал цветок, не задержавшись
Мне сразу стало неуютно. Я невольно замедлил шаги. Сухой сучок звонко щелкнул под подошвой. Незнакомец быстро обернулся.
Отступать было некуда.
Он молча, без удивления смотрел на меня своими странными (чтобы не сказать — страшными), стеклянно поблескивающими глазами.
Я давно убедился в истине старинной поговорки, что глаза — это зеркало души. Ничто так верно не передает душевную сущность человека, как его взгляд. Что-то ненормальное открылось мне во взгляде незнакомца. Ненормальное и опасное, как и творимые им дела.
Молчаливая пауза затянулась. Говорить нужно было мне, а я не знал, с чего начать. В глазах незнакомца уже появилось отчетливое выражение угрозы — очевидно, мое поведение показалось ему назойливым.
— Шофера, вероятно, будут судить, а он не виноват,— наконец сказал я.— Хорошо еще, обошлось без человеческих жертв. Вы слишком резко придавили педаль тормоза.
Он прищурился, тонкие ноздри дрогнули в усмешке.
Я перевел дух.
— Академик Семиплатов получил сотрясение мозга. Зачем вы так обрушились на него?
— Припоминаю, — протянул незнакомец. Голос его был скрипучий и неприятный, как, впрочем, и весь его облик. — Так это вас я посадил, когда вы загородили Семиплатова. Зачем вы были на конференции? — спросил он резко.— Кто вы?
Я назвал себя.
— Вот как,— произнес он уже мягче.— Эта ваша книга о полярности биотоков?.. Что ж, в ней много верных положений, — заметил он снисходительно.— А вашего Семиплатова жалеть нечего. Он консерватор...
— Он человек, большой ученый...
— Академик Семиплатов,— жестко оборвал меня незнакомец,— научился катать по столу мячик от пинг-понга и считает это достижением человеческого ума. Глупец! Разум человека всемогущ...
И тут я вспомнил:
— Вы — Полянский! Я видел вашу работу в институте.
— Да,— согласился он,— пять лет тому назад я посылал академику Семиплатову статью: «Антиполе материи и силовые поля мозга». Вы ее читали?
— Нет, — пришлось мне признаться.
— Так...— прищурился Полянский.— Прочитать ее вы не сочли нужным.
Я не стал оправдываться.
— В своей статье, — продолжал Полянский,— я разработал новую теорию взаимодействия человеческой мысли и окружающей материи. Тогда я еще многого не знал. Ваш академик Семиплатов назвал мои рассуждения средневековой мистикой и даже отказался их комментировать. Он обыватель от науки, это тяжелое заболевание, и таких людей лечат только фактами. Он получил по заслугам... А вот ваша работа мне кое в чем помогла. Считайте меня должником.
—
Полянский молчал. Опустил глаза на цветок ромашки, который все еще держал в руке. Закрутил его в пальцах — лепестки цветка слились в белый мерцающий круг. Пальцы были тонкие, слабенькие, как у ребенка, казалось, им не переломить и спички...
Вдруг ромашка выскользнула из его руки и повисла в воздухе, прямо перед моим лицом. Она висела так несколько секунд — я видел ее ясно и отчетливо, желтую пушистую шапочку и веер белых лучиков вокруг. Потом она очутилась в боковом кармашке моего пиджака.
Я потрогал ее. Да, это была настоящая ромашка...
— Пойдемте со мной, — сказал Полянский.— Я живу здесь, неподалеку, в дачном поселке.
Мы вышли на опушку леса, к одинокой дачке с голубыми ставнями за дощатым, потемневшим от времени забором. На воротах — новенькая железная табличка с собачьей мордой и предупреждающей надписью.
Полянский открыл калитку.
— Собаки нет, — пояснил он.— Повесил, чтобы попусту не лезли. Не люблю.
На поленнице возле стены сидел здоровенный лохматый кот. Он доверчиво поднялся навстречу, очевидно, рассчитывая на какое-то внимание с нашей стороны. Полянский взглянул на него, и кот исчез, будто его ветром сдуло. Только на белой коре березового полена остались царапины от когтей.
— Кошек тоже не люблю,— сказал Полянский.
Он вытащил из кармана за веревочку ключ, отпер висячий замок на дверях. Через темные сени мы прошли в комнату.
Я огляделся с естественным любопытством.
Жилище волшебника украшала самая обыкновенная разностильная мебель. На круглом, когда-то полированном, столе лежали книги. Большая груда книг была свалена в углу, прямо на полу. Возле узенькой неудобной тахты, застеленной старым плюшевым покрывалом, стояла здоровенная, похоже двухпудовая, гиря.
Гиря привлекла мое внимание. Полянский вряд ли смог вы поднять ее с полу. Руками бы не смог...
И мне опять стало не по себе.
— Садитесь,— пригласил Полянский,
Откуда-то в его руках появилась початая бутылка коньяку и два серебряных старинных стаканчика. Он сдвинул книги на столе — некоторые упали на пол — и поставил на освободившееся место тарелку с печеньем.
— Извините за угощение. Обедаю в городе. Конечно, если бы я знал...
Я сел на стул и поднял с полу упавшую книгу. Это оказалось «Учение йогов» — старое шанхайское издание на английском языке.
Полянский сел против меня. Бутылка с коньяком, заткнутая белой пластмассовой пробкой, стояла на середине стола. Полянский навалился локтями на стол и пристально уставился на бутылку. Она закачалась из стороны в сторону. Мне вспомнился Пацюк из повести Гоголя. Я тайком щипнул себя за руку.
Нет, все это было наяву.
Полянский перевел взгляд с бутылки на меня, по лицу будто пахнуло ветром. Я невольно прищурился. Полянский усмехнулся.
Усмешка его была на редкость неприятная и злая.