Расследование. Рукопись, найденная в ванне. Насморк
Шрифт:
— Да, Тиц, Коберн и Осборн — два года назад. Тогда же исчез и Бригг. Все остальные в прошлом году.
— А в нынешнем?
— Если что и произошло, мы узнаем об этом не раньше осени. Тем более что полиция прекратила следствие.
— Похоже, шло по возрастающей: в первой серии три жертвы, во второй — восемь. Что ж… Вы сыграли роль приманки не только в Неаполе, но и здесь, в Париже…
— Как это понимать?
— Вы и меня поймали на удочку. Признаюсь: это втягивает! В вашем изложении проблема кажется такой ясной! Закономерность просто бросается в глаза. Но поскольку все на этом поломали зубы, можно сделать вывод, что она каверзна! Каверзна, хотя уверенность в том, что это какая-то форма безумия, никем умышленно не вызванного, растет с каждым последующим случаем. Вы того же мнения?
— Конечно. Это общая точка зрения. Иначе следствие не прекратили бы.
— Почему же тогда остаются подозрения, что это злодеяние?
— Как вам сказать… Так рассматриваешь снимок в газете. Невооруженным глазом видишь лишь общие очертания фигуры, но не отдельные детали. Рассматриваешь снимок в лупу — что-то вырисовывается лучше, но одновременно расплывается. Берешь самую мощную линзу, и картина исчезает, рассыпавшись на отдельные точки. Каждая точка сама по себе, воедино они уже не складываются.
— Вы хотите сказать, что, приняв гипотезу о случайной серии отравлений, мы опровергаем ее тем успешнее, чем тщательнее проводим расследование?
— Вот именно!
— А когда переходим к гипотезе о преднамеренных убийствах, происходит то же самое?
— То же самое. Результаты примерно таковы: никто никого не отравлял и нечем было отравиться. Тем не менее… — Я пожал плечами.
— Так почему вы настаиваете именно на этой альтернативе: преступление или случайность?
— А что же еще остается?
— Хотя бы это, — кивнул он на лежащую на столе «Франс суар». — Вы читали сегодняшние газеты?
Он показал на аршинные заголовки: «Бомба в Лабиринте», «Бойня на лестнице», «Таинственный спаситель девочки».
— Да, — сказал я. — Я знаю, что там случилось.
— Ну вот, пожалуйста. Классический пример современного преступления: совершено оно преднамеренно, а жертвы случайные — погибли те, кто оказался в его орбите.
— Но ведь здесь нечто совсем другое!
— Конечно, это не одно и то же. В Неаполе смерть предопределяли какие-то индивидуальные особенности. В римском аэропорту это не имело значения. Разумеется. Однако уже тот человек, Адамс, писал жене о преступлении безадресном и в качестве примера привел гвозди, рассыпанные на шоссе. Это, ясное дело, слишком упрощенная модель. Но не менее ясно: если кто-то и стоит за этими смертями, он ни в чем так не заинтересован, как в создании впечатления, будто его нет вообще!
Я молчал, а Барт, бросив на меня взгляд, прошелся по комнате и спросил:
— А что вы сами об этом думаете?
— Могу сказать только, что меня больше всего поражает. При отравлении должны быть одинаковые симптомы.
— А разве они не одинаковы? Я полагал, что да. Очередность достаточно типичная, фаза возбуждения и агрессивности, фаза бредовых видений, обычно на почве мании преследования, фаза исхода: бегство из Неаполя или даже из жизни. Спасались кто как умел: на машине, самолете, даже пешком или же при помощи стекла, бритвы, веревки, выстрела в рот, настойки йода…
Мне показалось, что он хочет блеснуть своей памятью.
— Да, симптомы сходные, но когда начинаешь внимательно изучать биографию каждой жертвы, поражаешься…
— Ну, ну?
— Обычно то, как умирает человек, не связано с его характером. Ведь от характера не зависит, умираешь от воспаления легких, от рака или в результате автомобильной катастрофы. Бывают, конечно, исключения, например, профессиональная смерть летчиков-испытателей… но обычно нет корреляции между образом жизни и смертью.
— Короче говоря, смерть не соотносится с индивидуальностью. Скажем, так. И что же дальше?
— А здесь она соотносится.
— Дорогой мой, вы потчуете меня демонологией! Как прикажете это понимать?
— В буквальном смысле. Великолепный пловец тонет. Альпинист гибнет при падении. Страстный автолюбитель разбивается при лобовом столкновении на шоссе.
— Постойте! Ваш автолюбитель — это Тиц?
— Да. У него было три машины. Две спортивные. Погиб, когда ехал на «порше». Пойдем дальше: человек, боязливый по натуре, гибнет, убегая…
— Это который из них?
— Осборн. Погиб, когда, бросив машину, шел по автостраде, и его принимали за дорожного рабочего.
— Вы ничего не говорили о его трусости!
— Простите. В сокращенном варианте, который я вам изложил, многие детали опущены. Осборн работал по страховой части, сам был застрахован и пользовался репутацией человека, избегающего любого риска. Почувствовав себя в опасности, он принялся писать в полицию, но испугался, сжег письма и сбежал. Адамс, человек неуравновешенный, погиб, как и жил, — необычно. Отважный репортер держался молодцом, пока не кончил выстрелом в рот…
— А его отъезд из Неаполя не был бегством?
— Не думаю. Ему велено было лететь в Лондон. Он, правда, впал на какое-то время в депрессию, вскрыл себе вены, но забинтовал руку и полетел выполнять задание. А застрелился, потому что почувствовал: он не в силах его выполнить. Он был слишком самолюбив. Не знаю, каким мог оказаться конец Свифта, но в молодости он отличался слабоволием: типичный блудный сын — воздушные замки, излишества, — он всегда нуждался в опеке более сильного человека. Жены, друга. Все это повторилось в Неаполе.