Расследование. Рукопись, найденная в ванне. Насморк

Лем Станислав

— Где Прандтль? — спросил Эрмс.

Толстый офицер, не переставая жевать, показал ему три пальца. Мундир на нем был расстегнут. У меня создалось впечатление, что он вот-вот стечет со стула, на котором сидит.

У него было отекшее лицо, налившаяся жиром шея, вся в складках, дышал он шумно, с присвистом. Казалось, того и гляди задохнется.

— Ладно, — сказал майор. — Прандтль сейчас придет. Вы пока подождите здесь. Он вами займется. Когда освободитесь, зайдите, пожалуйста, ко мне за талонами. Хорошо?

Я обещал, что не премину это сделать.

Когда он ушел, я перевел взгляд на толстяка.

Тот с хрустом поглощал конфеты.

Я присел на стул у стены, стараясь не смотреть на болезненно жирного офицера, потому что он раздражал меня своим чавканьем, а еще более тем, что выглядел так, словно его в любую минуту может хватить апоплексический удар. Складки кожи на его шее прямо-таки посинели под щетиной коротко остриженных волос. Его тучность была его крестом, мученичеством. Он дышал, прилагая такие усилия, на которые можно было решиться, пожалуй, лишь в случае крайней необходимости, и то на минуту, а он делал это постоянно, и притом будто бы вообще этого не замечал.

Он боролся за каждый глоток воздуха и грыз конфеты. Я испытывал неодолимое желание вырвать у него пакет со сладостями. Он жрал их, глотал, краснел, синел и лез липкими пальцами за новыми. Я переставил стул и сел к нему боком. Повернуться к нему спиной я как-то не решился — вовсе не потому, что это было бы невежливо, но просто я боялся, что он там сзади задохнется, а мне вовсе не хотелось иметь позади себя труп.

На некоторое время я прикрыл глаза. Много бы я дал, чтобы выяснить, улучшилась ли моя ситуация. Мне казалось, что да, но слишком многое этому «да» противоречило. То, что Эрмс готов был меня отравить — а сомнений в отношении содержимого ампулы у меня не было, — в этом я не имел к нему претензий. Несколько хуже обстояло дело со старичком в золотых очках. У меня не было уверенности, окончательно ли я развязался с этой историей. Во всяком случае, не было похоже, чтобы это дело грозило мне какими-либо неприятностями в будущем. Теперь у меня была более серьезная причина для озабоченности — инструкция. Дело было вовсе не в том, что она очень уж сильно походила на протокол моих перемещений внутри Здания и даже, более того, моих мыслей. В конце концов я все еще мог оставаться объектом испытаний, хотя Эрмс и отрицал это категорически. Ведь он сам потом признал, что разговор наш не следует понимать буквально, что он является шифром, а значит, каким-то образом соотносится с не названными непосредственно значениями, которые стояли за ним, как невидимые призраки. Гораздо хуже было нечто иное.

В глубине души я начал сомневаться в самом существовании инструкции.

Правда, я старался убедить себя, что ошибаюсь, что моя подозрительность не имеет оснований, что без действительного намерения послать меня куда-то с весьма важной миссией никто не интересовался бы мной и не подвергал никаким испытаниям. Ведь у меня ничего не было на совести, и я не имел здесь, собственно, никакого веса, кроме этого неожиданного назначения, этой все время откладываемой, задерживаемой и вновь частично подтверждаемой миссии.

Если бы мне позволили в ту минуту задать один, только один-единственный вопрос, он звучал бы так: чего от меня хотят? Чего от меня хотят на самом деле?

Я готов был с радостью принять любой ответ — кроме одного.

Офицер за столом оглушительно засопел. Я

вздрогнул. Высморкавшись, он заглянул в платок, потом, сопя, с разинутым ртом и оттопыренными губами, спрятал его обратно в карман.

Дверь отворилась. В комнату вошел высокий, худой, сутулый офицер. Было в нем что-то такое — трудно было сказать, что именно, — отчего он производил впечатление штатского, переодетого в мундир.

В руках у него были очки, которыми он быстро вертел, стоя в шаге от меня.

— Вы ко мне?

— Я к господину Прандтлю из Отдела Шифрования, — ответил я, слегка приподнимаясь с места.

— Значит, ко мне. Я капитан Прандтль. Пожалуйста, не вставайте. Вы насчет шифров, да?

Эта фонема прозвучала как сделанный в меня выстрел.

— Да, господин капитан.

— Пожалуйста, без званий. Чаю?

— Охотно.

Он подошел к маленькой черной дверце и из руки, которая через нее высунулась, принял поднос с двумя уже наполненными стаканами. Он поставил его на стол и надел очки. Тут же лицо его словно бы подобралось, худое, вызывающее, все в нем встало на исходные позиции и застыло.

— Что же такое, по-вашему, шифр? — спросил он. — Пожалуйста, расскажите мне, что вы об этом знаете.

Он словно бы бил металлическим голосом во что-то твердое.

— Это система условных знаков, которую можно при помощи ключа перевести на обычный язык.

— Да? А запах? Например, запах розы является шифром или нет?

— Нет, поскольку он не является символом чего-то, а лишь самим собой, запахом. Если бы он означал что-то другое, тогда он мог бы, будучи символом, стать знаком шифра.

Я отвечал по возможности оживленно, пытаясь продемонстрировать умение ясно мыслить. Толстый офицер наклонился в мою сторону, его мундир вспучился на жирном брюхе, собрался складками, грозя оборвать пуговицы. Я не обращал на него внимания, глядя на Прандтля, который снял очки, чтобы повертеть их в руках, отчего лицо его расслабилось.

— А как вы думаете: роза пахнет так просто или с определенной целью?

— Ну, она пытается привлекать запахом пчел, которые ее опыляют…

Он кивнул.

— Хорошо. Перейдем к обобщениям. Глаз преобразует луч света в нервный код, который мозг расшифровывает и воспринимает как свет. Ну, а сам луч? Он ведь ниоткуда. Его послала лампа или звезда. Информация об этом заключена в его структуре. Ее можно расшифровать…

— Какой же это шифр? — прервал я его. — Ни лампа, ни звезда не пытаются ничего скрыть, в то время как шифр скрывает свое содержание от непосвященных.

— Да?

— Но это же очевидно! Дело-то ведь в намерениях посылающего сообщение.

Я замолчал и придвинул к себе чай.

В стакане плавала муха. Секунду назад ее там точно не было. В таком случае, ее, наверное, подбросил толстый офицер? Я взглянул на него. Он ковырял в носу. Я выловил муху ложечкой и бросил на блюдце. Она упала на него со стуком. Я потрогал ее пальцем. Она была из дутого металла.

— В намерениях? — проговорил Прандтль, снова надевая очки.

Толстый — глядя на моего наставника, я старался не терять и его из виду

— шарил, пыхтя, по карманам, лицо его при этом делалось все более бессмысленным, шея у подбородка раздувалась, как воздушный шар. Вид его прямо-таки вызывал отвращение.