Расстановка
Шрифт:
— Артем, привет!
— Здорово, дружище!
— Как дела?
— Ба! — воскликнул Зернов, широко улыбнувшись и раскинув руки — Знакомые все лица! Как дела, спрашиваете? Как сажа бела! Хорошо поживаем — на босу ногу топор надеваем! Сапогом траву косим, в решете воду носим!
Собравшиеся оценили острослова, раздался дружный хохот. Звонко рассмеялся студент училища искусств Вася Скороходов — худой и высокий парень лет двадацати. Ухмыльнулась ироничная Кристина Ароничева из молодежного журнала «Гипотекст». Залился тенорком журналист Перелесов, обладатель оригинальной узенькой бородки, странно соединявший глубокую эрудицию с бессистемным взглядом на мир. Захохотал громко и заразительно известный переводчик, драматург и поэт Айнур Касаимов, сочетавший открытое интеллигентное лицо с медведеподобным телосложением. Мило и скромно улыбнулась стройная блондинка Юлия Истомина, окончившая курс филологии, но вынужденная работать секретаршей в крупной торговой компании. Басом
В разгар веселья дверь выставочного зала отворилась, вошел главный виновник собрания — художник Альберт Юрлов, приехавший загодя, но отлучавшийся на пару минут. На лице сорокалетнего живописца, бледном и несколько обрюзгшем от пьянства, выделялся крупный нос, покрытый сизоватыми прожилками. Не понимая, чем вызвано оживление собравшихся, он улыбнулся довольно уныло, обнажив мелкие зубы — желтоватые, прокуренные. Внимание толпы переключилось на него. Лишь Истоминой отчего-то не хотелось толкаться в толпе вокруг знаменитости. Вместо этого она подошла к Зернову, стоявшему поодаль, и помогла ему установить на подпорки расчехленный синтезатор. Они перебросились парой фраз, почти не слышных в общем гвалте, поднявшемся вокруг Юрлова. Вскоре после этого Истомина отошла, увлеченно и громко включившись в беседу с Перелесовым. Тот оживленно жестикулировал, горячо спорил, быстро и легко выдвигал доводы:
— А я говорю вам, дорогая госпожа Кристина, что именно идея урбоградского, местного нашего патриотизма, только и сможет воодушевить наших литераторов.
— Но почему же многие пытаются пробиться именно в столице?
— Да потому, что глупы! Глупость и стадное чувство, вот и все. Для столицы мы навсегда останемся провинциалами.
— Ну — мягко улыбнулась подошедшая Истомина — Не следует этого утверждать так категорично. Вот, к примеру, наш Айнур Касаимов стал известен далеко за пределами Урбограда. Дело ведь не в том, из какого города писатель, а в том, что он пишет…
— Это-то безусловно — воскликнул Перелесов с обычным для него энтузиазмом — Но при отсутствии общих идей должно же что-то одухотворять наших писателей, ведь вакуума не бывает…
— Я ведь знаю, каких литераторов вы имеете в виду — скептически хмыкнула Кристина Ароничева, — Ваших начинающих, из литературного кружка. У нас в журнале «Гипотекст» требования куда выше, и прежде чем пускать человека к нам на порог, мы трижды…
Остальные фрагменты беседы Зернов слышал неясно, ибо троица отошла в противоположный угол галереи, где помещалась уродливая «инсталляция», сооруженная из консервных банок и невесть почему считавшаяся произведением искусства. Впрочем, Артема не особенно заботил этот содержательный спор, перед ним была иная проблема — требовалось переместить на подставку тяжелые, в рост человека, музыкальные колонки. В этом ему взялся помогать атлетически сложенный Прыгачев. Сидя на банкетке поодаль, молодой розоволицый политтехнолог, одновременно бывший осведомителем РСБ, рассеянно наблюдал за тем, как Зернов и Прыгачев тащили к подставкам динамики, обрамленные красным деревом, и негромко при этом переговаривались — очевидно о том, стоит ли кантовать их или все же хватит силенок перенести вручную. Ничего интересного. То ли дело троица в дальнем углу — вон как руками-то машут, небось вышли в споре за все пределы политкорректности! Надо бы их послушать. И отложив журнал, политтехнолог направился в дальний угол, где Перелесов, не имея простора для жестикуляции, случайно заехал рукой в глаз Кристины Ароничевой, и теперь сердобольная Юля Истомина протягивала кружевной платочек пострадавшей.
Видя, что политтехнолог ушел, Зернов жестом пригласил Прыгачева ухватиться за днище колонки, одновременно сделал это и сам, их лица сблизились, и Зернов прошептал своему помощнику почти в самое ухо:
— Макар, я прошу тебя, будь в городе в эти выходные. Назначим встречу у тебя во дворе, в суботницу или воскресницу — тебе когда удобней?
— Я свободен в воскресницу, давай часов в пять вечера — прошептал в ответ рябой здоровяк. Голос его дрогнул от волнения, он спросил чуть потише: — А что, уже? Артем, уже начинаем?
— Пока ничего не знаю. Может быть, нет. Может, что-то помешает, ложная тревога. Но ты не уезжай. Объявляется «готовность номер один».
— Может, ты сейчас скажешь, что надо делать?
— Я сам ничего не знаю, говорю же. Но к моменту нашей встречи ответ будет готов. Положительный или отрицательный. Тогда обо всем и побеседуем. Уже предметно.
— Понял. В пять вечера выйду во двор.
— Договорились. Ладно, все, прекращаем разговор.
Собеседники увидели, что из глубины зала к ним направляется высокий и широкоплечий Айнур Касаимов. Драматург демократично предложил умолкнувшим собеседникам помощь в установке колонок. Пыхтя и отдуваясь, мужчины наконец укрепили динамики на стойках. Зернов оттер пот со лба, по обыкновению широко улыбнулся Марату и Айнуру, громко и весело поблагодарил за помощь. Затeм Зернов начал исполнение первой композиции — мелодичной и немного грустной.
Драматург занял ближний диван, а Макар ушел вглубь зала и сел на стул у дальней стенки. Завсегдатаи клуба считали, что двух столь разных людей как Макар и Артем вряд ли может связывать близкое знакомство: слишком уж разнились их вкусы, воспитание и круг общения. Обоим нужно было поддерживать эту всеобщую уверенность в невозможности дружбы, на деле связывавшей их уже три года.
Композиции Зернова действительно создали у публики настроение, подходящее к картинам художника Юрлова. Это были «пейзажи настроения», они передавали ощущения их творца через его восприятие природы. На этот раз темой выставки было предгрозовое небо. Черные клубящиеся тучи, казалось, были чреваты молниями — но художник остановил мгновение за секунду до того, как слепящий зигзаг прорежет тьму. Соотвественно, и мелодии Зернова от элегической печали постепенно вели слушателя к тревоге, сначало смутно ощущаемой, затем нарастающей, и под конец доходящей до того, что сердце в груди у тонко воспринимающих людей начинало трепетать и рваться. Но именно в это момент композиция неожиданно обрывалось, и окончание ее напоминало внезапную смерть человека. Но после краткой тишины музыка вновь оживала, ее тонкий ручеек сменялся рокотом — будто предвосхищением грома, после затихал и снова усиливался, накатывая на слушателей, подобно морскому прибою.
Зернов был исключительно талантлив, но сегодня его дар стократно усилился, ибо он переживал именно ту предгрозовую тревогу, что мастерски отразил в своих картинах Юрлов. Связана она была с тем, что давая плановый концерт в дорогом ресторане «Башня света», Артем Зернов, много лет вербующий кадры для создания подполья в Урбограде, извлек из тайника, искусно оборудованного в одном из столов, важное сообщение повстанческого разведчика. Приехав домой после концерта, Зернов опрыскал бумагу из пульверизатора вонючим нашатырным спиртом (текст, как и было условленно, был написан слабеньким раствором медного купороса на 25-ой странице рекламного проспекта). Между черных печатных строк рекламы круизов проявились ярко-синие ряды цифр. Помудрив немного над расшифровкой, Артем прочел: «15-го авгутса — готовность номер один к плану «Генезис». Набранные вами люди не должны покидать город. Каждого требуется предупредить. Ваш друг.» Это значило, что многолетняя работа Зернова по набору людей скоро будет увенчана созданием подполья. Зернову было жаль, что он не сможет участвовать в его борьбе — напротив, ему предстоит покинуть город. Ведь он знает слишком многих, а может быть и всех участников назревающей драмы. Впрочем, у Зернова было смутное ощущение, что не он один занимался в городе вербовкой. Как бы там ни было, дело всей его жизни вступало, наконец, в решающую стадию. Гроза готова была разразиться. Именно поэтому сегодня он отдавался своей музыке, как никогда, погрузился в нее всем сердцем и душой. Может быть, этот концерт был лучшим из всех, что когда-либо исполнялись Артемом.
После концерта, под гром аплодисментов, Зернов сел на на банкетку, вплотную с Васей Скороходовым. Успел перекинуться парой реплик с этим студентом, щуплым и русоволосым, пока Юрлов благодарил зрителей за интерес к своим картинам. Как показалось сидевшей невдалеке Кристине Ароничевой, успевшей к тому времени забыть о боли в глазу, музыкант и студент обсуждали одну из картин — по крайней мере, маэстро указал на нее пальцем. Да и о чем еще могли они вести разговор на выставке? Предположения Ароничевой подтвердились: когда Юрлов, раскланявшись, сошел со сцены, музыкант подошел к нему и увлек к этой именно картине (багряные стрелы света сквозь черно — фиолетовую тучу, действительно своеобразно). Впрочем, вскоре к беседующим подошел долговязый Перелесов в сине-зеленом поношенном свитере, и схватив музыканта за рукав джинсовки, начал о чем-то толковать с ним, то и дело воздевая руки к потолку. При этом Юрлов спешно ретировался. Зато к беседующим подошел носатый политтехнолог, коему Зернов улыбнулся открыто и дружески.
Рэд не ошибся в своих прогнозах — день в Урбальских горах выдался ясным, солнечным, даже жарким. Каменистые вершины огромных гор были видны отчетливо. Хребет казался трехслойным — ломаная линия между скалами и небом, еще одна, волнистая — меж серовато-белой кремнистой грядой и ближними горками, поросшими синеватыми елями, а еще ниже — вновь волнистая линия, отделявшая лесистые горки от совсем уж близких холмов, на коих росли деревья лиственные. От холмов к заимке тянулся изумрудный луг. Раздавалось стрекотание кузнечиков и тяжелое гудение шмелей. Птицы, утомленные полуденным зноем, уже не пели — их час прошел.