Расставание в голубом
Шрифт:
– Я могу платить за себя, – сказала она тихим голосом.
– Да ради Бога! – в ярости прорычал я.
Она юркнула в свою каюту и осторожно прикрыла дверь. Через двадцать минут я наконец устыдился и отправился проведать ее. Лежа на большой кровати по диагонали, она крепко спала. Я налил себе рюмку и ходил с ней, пока не выпил все до капельки. Тогда плеснул себе еще раз, а потом пошел и разбудил ее.
– Если хочешь готовить – то пора.
– Конечно, Трев.
– Не зажаривай слишком сильно.
– Да, дорогой.
– И не смей быть такой смиренной.
– Я попробую.
После того как мы пообедали и она вымыла камбуз, я привел ее в салон и спросил, чувствует ли она себя
– Вопросы о чем?
– О Джуниоре Аллене.
Ее губы задергались, и она на секунду прикрыла глаза. Потом подняла веки и вздохнула:
– Спрашивай.
Но сначала я должен был ей кое-что рассказать. Я хотел, чтобы она понимала, почему я мучаю ее вопросами и что я хочу узнать. В городке до нее доходили слухи о Джуниоре Аллене и сестрах Бэрри. Я выложил ей все, что знал сам.
В какой-то момент вновь обретенное ею спокойствие стало рассеиваться как дым. Она посмотрела на меня, стоя против света, и проговорила:
– Когда он вернулся, у него было с собой много денег. Я ничего ему не давала. Значит, и катер, и все остальное он купил после того, как нашел что-то в том месте, где жил?
– Другого объяснения нет.
– Но что же это могло быть?
– Что-то такое, с чем ему пришлось ехать в Нью-Йорк, чтобы обратить это в деньги.
– Скажи, Тревис, что тебе-то до этого?
Я попробовал ответить ей доброй улыбкой, но, судя по лицу ее, у меня это плохо получилось.
– Я хочу отобрать у него это что-то, – признался я севшим голосом.
– Я не понимаю.
– Ну, часть оставить себе, а часть отдать Кэтти.
– Она для тебя что-то значит?
– То же, что и ты.
Она обдумала мой ответ.
– Это... Это то, чем ты зарабатываешь себе на жизнь?
– Это – из серии тех дел, за которые я берусь, когда начинаю нуждаться в деньгах.
– Но... Он ведь такой опасный человек. И может быть, он уже все истратил. Но даже если и нет, каким образом ты собираешься что-то отнять у него? Мне кажется, не убив его, этого не сделать.
– Я расцениваю это как обычный деловой риск, Лоис.
Недавно появившийся на ее щеках румянец исчез, кровь отлынула от нежного лица.
– Как ты можешь говорить такие ужасные вещи? Со мной ведь... ты был таким великодушным.
– И какая связь?
– Но, видишь ли...
– Вижу, что ты полная дура, Лоис. Ты прочла то, что было написано у меня на обложке. Ты отнесла меня к определенной категории людей. Если теперь я не подхожу под созданный в твоем воображении образ, не моя вина.
После долгой паузы она спросила:
– Но разве ты не растрачиваешь... попусту?
– Не растрачиваю – что?
– Себя! Разве ты не начинаешь понемногу деградировать? Прости, что я так говорю. Но это как в фильмах об Африке. Лев убивает, потом появляются хитрые шакалы, отхватывают по куску и убегают. Трев, у тебя светлая голова, и ты так чувствуешь людей. И у тебя... У тебя дар нежности. И сострадания. Перед тобой же открыты все дороги!
– Ну конечно! – Я вскочил и принялся мерить шагами салон. – Как я об этом не подумал! Сижу тут, трачу лучшие годы на этой вшивой посудине, по уши уйдя в заботы о раненой голубке, вместо того чтобы бороться и искать? Да кто я такой, чтобы не тянуть лямку? Кто я такой, чтобы не беспокоиться о собственности и о том, как ее уберечь? Я бы миллионы мог заработать на страховании жизни. Большому кораблю – большое плавание! И может быть, еще не поздно. Подыскать себе девочку, а потом с головой во все это. Акции, курсы, фонды, пикнички, полированный стол, голосуем за своих, и стрижка бобриком, чем-могу-служить. А уж когда стану уважаемым гражданином, смогу оглянуться на...
Я услышал тихие рыдания. Она сидела, низко склонив голову. Подойдя и взяв ее за подбородок, я поднял ее голову и посмотрел в заплаканные глаза.
– Пожалуйста, не надо, – сказала она.
– Ты будишь во мне худшее, девочка.
– Я знаю, это не мое дело.
– Не могу не согласиться!
– Но... из-за кого все это?
– Лоис, я никогда не узнаю тебя настолько хорошо, чтобы попробовать перед тобой исповедаться.
Она попыталась улыбнуться.
– Да уж яснее некуда.
– И как бы ты ни окружала меня в своих фантазиях романтическим ореолом, я вовсе не трагический герой. И слишком люблю себя, девушка.
– Будь это правдой, ты бы так не говорил.
– Прости мне мои маленькие шалости.
Она поежилась, собираясь с мыслями.
– Я благодарна тебе. Попробую ответить на твои вопросы.
– Что он говорил о деньгах?
Она очень старалась. Сидела прямо и послушно, как прилежная ученица на уроке.
– Он говорил, что ему больше никогда не придется работать. Да, он повторял это на все лады. И еще сказал, что никогда ни цента не потратит на женщину. У него на катере был какой-то тайник, где он держал наличные. А может, и не только наличные... – произнесла она странным голосом.
– А что еще?
– Дай вспомнить, – поморщилась она.
Лицо ее застыло. Она словно вслушивалась в себя, как это бывает с каждым, кто пытается уловить смутные обрывки воспоминаний.
– Какой-то неровный синий осколок, похожий на детский стеклянный шарик, – наконец проговорила она. – В тот день было очень жарко. Жарко до изнеможения, и никакого намека на ветерок. Ослепительно сверкала вода. Я выпила слишком много и еле держалась на ногах. Их голоса доходили до меня, как сквозь вату. Они вечно о чем-нибудь спорили и орали друг на друга. Он что-то ей показывал, и это что-то упало на палубу, такой синий осколок... Он покатился по циновке прямо к ней. Она кинулась к нему, схватила и засунула за щеку, как ребенок. Думаю, ей не было и восемнадцати, но она была стара, как всё зло этого мира. Он страшно разозлился и рванулся к ней, а она побежала, смеясь над ним. Он гонялся за ней по всему кораблю, и, когда загнал в угол, она прыгнула за борт. Высунув голову из воды, она визжала и хохотала над ним. Она была голой, и под водой ее тело казалось совсем черным. Ее тень колыхалась на белом песчаном дне. Он сбегал и принес ружье. Странно, я почти не слышала выстрелов, но фонтанчики от пуль взлетели вверх совсем близко от нее. Она сразу подплыла к лесенке и вскарабкалась на борт. Он схватил ее за шкирку, она выплюнула осколок в подставленную ладонь, а потом он избил ее так, что остаток дня она прохныкала на койке в трюме. Осколок был очень темного синего цвета. Он все не мог успокоиться, опять заходился и орал внизу, понося ее на чем свет стоит. Один или два раза он спускался в трюм и добавлял ей.
Лоис посмотрела на меня мертвыми глазами и медленно произнесла:
– Видимо, я запомнила это потому, что больше они не оставляли меня в покое так надолго. После я все думала о ружье. Пыталась найти его, но не смогла. Однажды он застал меня за этим и обо всем догадался. Он отдал меня ей и смотрел, как она избивает меня. Она делала вид, что колотит меня сильнее, чем это было на самом деле. Не потому, что она жалела меня. Просто боялась, что я выйду из строя и не сумею больше ей помогать. Она была очень крепкой, жилистой и выносливой. Ее икры и бедра напоминали тяжелое полированное дерево, она всегда хохотала без причины и вечно пела противным визгливым голосом на скверном французском. Пока я жила одна, Трев, до того, как ты приехал, я все время слушала это ее пение, громкое и отчетливое, словно из соседней комнаты.