Рассвет страсти

Холлидей Сильвия

– Проклятые ублюдки, – вырвалось у Грея.

– Папа пережил собственный позор и тюрьму. Но то, что случилось с Люсиндой, было свыше его сил. Когда он узнал, что ее изнасиловали, ринулся мстить, и даже Чарли не сумел его удержать. И матросы избили его до полусмерти, превратили в кровавое месиво. Я рыдала так, что несколько дней не могла потом говорить. Мама делала все, что могла, но выходить его так и не удалось: он умер за день до прибытия в Чарлстон. Мы похоронили его в море.

– Господи, как ты можешь говорить обо всем этом без слез? – охнул Грей.

– Не

знаю, – устало качнула головой Аллегра. – Я плакала раньше, когда мама показывала мне его платок с пятнами крови. Но вскоре и эти слезы иссякли. – И что же было в Чарлстоне?

– Чарли продали первым. На рисовую плантацию – настоящий ад наяву. А Люсинда, моя любимая сестра… Даже сейчас я вижу ее лицо. Губы покраснели и распухли от грубых, жадных поцелуев, а в глазах застыло выражение раненого зверя. Ее купил содержатель таверны. Но мы слышали, как шептались и хихикали зеваки в толпе. Потом я точно узнала, что на самом деле в этой таверне был устроен бордель. Видимо, Люсинда догадалась сразу. Ей удалось вырваться из лап нового хозяина и выбежать на улицу. Там как раз неслась во весь опор карета. Люсинда кинулась под колеса. Наверное, именно этого она и хотела. И умерла сразу же, прямо на дороге. Кровь вытекала и впитывалась в пыль. Так далеко от дома. Бедная наша Люсинда…

– А договор с твоей матерью выкупил тот сквайр, Прингл?

– И насиловал ее почти каждую ночь, на протяжении всех пяти лет, – кивнула она.

– Господи, а я и не знал! – вздрогнул Грей.

– Я ведь рассказывала об этом мистеру Бриггсу – тогда, в буфетной.

– Эту часть истории я не слышал. О, бесценная моя Аллегра. Прости меня! Прости! Ведь я выглядел ничем не лучше сквайра Прингла!

– Нет. – Она ласково погладила его по щеке. – Я просто сильно напугалась в тот первый день, когда ты меня поцеловал.

– И чуть не откусила мне язык – вполне заслуженно. Но где ты научилась так отчаянно защищаться, до последнего?

– Сама не знаю. У мамы никогда не хватало сил для борьбы. Ну, и еще поначалу приходили письма от Чарли. В них было хоть какое-то утешение, несмотря на все их отчаяние и гнев. Я старалась подбодрить маму, вслух мечтая о том дне, когда срок приговора закончится. И повторяла: «Мама, это всего семь лет. И тогда мы начнем все сначала: ты, я и Чарли». Мы бы смогли купить клочок земли или найти что-то подходящее в Виргинии или Нью-Йорке. Но когда писем от Чарли не стало, маму покинула последняя надежда. Наверное, ее сердечко просто не вынесло еще и этой новой боли.

– Аллегра, милая моя…

– Я умоляла ее не умирать. Я снова и снова клялась, что отыщу Уикхэмов и убью их. И отомщу за все горе, причиненное нашей семье. – Она отчаянно уцепилась за Грея, стараясь найти в нем поддержку. – Грей, мне не удалось ее спасти! Не помогли никакие обещания. И это не дает мне покоя ни днем, ни ночью. Мне не удалось ее спасти!

Грей ласково целовал ее висок и щеку. Его поцелуи несли утешение и любовь. Наконец он отважился спросить:

– А что же было с Чарли?

– Два года назад я услышала, что он утонул в болоте, когда пытался сбежать. – У нее в груди зародился еле слышный стон. – Ох, Грей, как же я устала!

– Милая, дорогая Аллегра. – Он все так же покрывал ее лицо поцелуями. – Я могу лишь молить Господа даровать тебе исцеление от боли…

– Тогда скажи: почему я не могу его убить? – отчаянно выкрикнула она.

– Потому, что ты получила слишком хорошие уроки от своих удивительных Бэньярдов. Они научили тебя быть лучше своих врагов. Проявлять добрую волю и милосердие. И превыше всего ценить человеческую жизнь, а не смерть. – В его искреннем голосе слышалось восхищение.

– Но я же дала слово!

– Сколько тебе тогда было – пятнадцать? Значит, это было детской клятвой, данной в момент отчаяния и горя. Что-то вроде наивной попытки выторговать у Господа прощение. В надежде спасти свою мать. Прости своих врагов. Откажись от этого ужасного обещания и вернись к нормальной жизни. – Зажав в ладонях лицо Аллегры, Грей крепко поцеловал ее в губы и прошептал: – Знаешь, даже сейчас я ужасно тебя хочу. Я хочу дарить тебе радость жизни и тепло любви.

И он осторожно уложил ее на песок и овладел ею с нежностью, которая растворила боль и пролилась бальзамом на душу. Аллегра впервые в жизни испытала такую нежность, такую любовь и заботу другого человека. А он без устали нашептывал ей удивительные слова восхищения и дарил ласки, от которых становилось легче на сердце.

Сливаясь с ней воедино, Грей продолжал целовать милое лицо, шею и грудь. Он ни о чем не просил. Он хотел лишь облегчить ее боль и в том обрести собственное утешение. Снять напряжение последних лет своей чуткостью, своей терпеливостью и преданностью.

И даже охваченный судорогами сладостной разрядки, он сдержался и почти не двигался, словно опасаясь оскорбить ее всплеском неистовых чувств. Она приняла в себя этот всплеск, как последнее благословение, и ощутила, что в эту ночь кошмары прошлого не посмеют тревожить ее сон. Но вот наконец Грей поднялся и протянул ей руку:

– Идем. Мы замерзнем, если останемся здесь всю ночь. – Крепко обнимая Аллегру, он повел ее к пещере. – Я уйду еще до рассвета, – предупредил Ридли. – Ты скорее всего будешь спать. Если снова не опустится туман, мне наверняка удастся разыскать ближайшую деревню. – Он поцеловал ее на прощание и уселся возле костра, чтобы до утра поддерживать огонь.

Аллегра моментально заснула и спала крепко, без снов. А проснулась от крика Тома Уикхэма и грубого прикосновения руки, шарившей у нее за пазухой.

Глава 18

– Лопни мои глаза, вот так милашка!

Аллегра охнула, растерянно моргая со сна, и ошарашенно уставилась на склонившегося над ней странного типа. Его грубую рожу выдубили ветер и солнце, драное платье было испятнано табачной жвачкой, а грязные, жирные волосы оказались стянуты в тугую моряцкую косицу. Верзила с ухмылкой пощупал ей грудь:

– Ух, чтоб я сдох, ну и лакомый кусочек!

Стараясь не поддаваться панике, Аллегра вскочила, скинула с себя жадные лапы и брезгливо воскликнула: