Растяпа. Подруга для председателя
Шрифт:
– Да-а, город…. Там зря хлебало-то не разевай – не проследишь, так последнее сволокут. Воров-то от простодушных людей, хоть вицей гони – так и липнут.
Я не понял о чём он. Женька сказал ему что-то – дед печально закряхтел. Тогда сын укоризненно на русском:
– Ну, вот что ты знаешь о городе? Прямо беда тебя слушать. Пошли, Толик, покурим.
Курить мы пошли не на крыльцо, а в сельский клуб, где уже началось какое-то кино. До клуба мы ещё взяли водки – сели на последний ряд и тихонько побулькивали из горлышка, закусывая пряниками. После сеанса пошли провожать двух девиц,
– Я люблю вас, Зариночка.
– Когда же успели? Часа не прошло, как мы познакомились.
– За час и успел.
– Вот так – с первого взгляда.
– А что, три года таращиться надо?
– Тоже верно, – она погладила меня по щеке. – Только вы, наверное, не о ЗАГСе, а о постели мечтаете?
Распахнул удивлённые глаза – разве одно другому помеха?
Она улыбнулась полными губками:
– Вы, наверное, ещё не знаете – наши девушки без свадьбы за кромочку не заступают.
– Пережитки это.
– Ну, может быть. Скажите, как любимой девушке – вам меня совсем не жалко?
– Ну, жалко, конечно. Только ведь я с серьёзными намерениями.
– Врёте вы всё, потому что пьяные.
– Выпей и ты.
– Мне и так хорошо.
На моё недовольное молчание сказала:
– Я ведь не дура, а учительница – не только слушаю, но и понимаю, что вам от меня сейчас надо.
Пьяный трёп меня увлёк больше строптивой учительницы.
– Ну, ладно, ты меня раскусила, и, коль такая умная, скажи, что мне делать, моряку-пограничнику – четвёртый год пропадаю без ласки.
– Женитесь.
Жениться мне не хотелось. На следующий танец мы с Женькой поменяли партнёрш.
– А ты, дева, рада ли мне? – я попробовал говорить с Розкой в другой интонации – не просящего, а согласного на любовь, русского парня с татарской девушкой. А что? Я отслужил, учусь в институте – есть перспективы и деньги в кармане (на букетик цветов и бутылку шампанского).
– Как не рада, – тихо ответила выпускница педтехникума.
– Тогда, может быть, поговорим о любви?
Она так взглянула в мои глаза – словно умыла. Я уже злился – чёртова татарва, чего жилят-то? Мне казалось – им за радость под русским парнем постонать. Спросил напрямую:
– Слушай, почему вы такие? Думал, учительницы, с передовыми взглядами – чему же в общаге-то вас учили? Вера стреножит?
Она погладила меня узкой ладошкой по щеке.
– Ты не поймёшь. Ты мне люб, а предлагаешь грязь.
– Ну, а свадьба отмоет?
Она кивнула. Я молчал, разглядывая скуластое личико. Милое? Может быть. Раскосые светлые глаза, молочно-смуглая кожа, кривыми саблями черные брови, словно углём подведены ресницы.
– И ты не боишься, что я могу оказаться хреновеньким мужем?
Она сказала что-то тихо по-татарски, не отводя взгляда, но чуть отстранившись. Я перевёл:
– Вытерплю всё и широкую, вольную… да?
Попытался коснуться её груди, а она совсем выскользнула из моих объятий.
Когда водку допили, девчонки отправили нас восвояси. Женька оказался слаб к спиртному – по дороге колбасил и ехидно хихикал надо мной:
– Не дали с-сучки?
Схватился за забор своего дома и долго утробно рыгал. Потом утёрся снегом, похватал его из горсти ртом и предложил:
– Пойдём спать.
Пробились в дом, легли спать в Женькиной комнате на одну кровать, и Талипов спросил:
– Они что, тебе, правда, понравились?
– На перепихон сгодились бы.
– А я думал…, – Женька задумался.
Я долго ждал, потом не вытерпел:
– Слушай, говори, если не спишь.
Женька выдал:
– Думал, побрезгуешь татаркой.
– А что, у неё поперёк?
Талипов после тяжкого раздумья блевал мыслями:
– А мне здесь всё осточертело – деревня, колхоз, тупые лица…. Мечтаю в какой-нибудь город сорваться и жениться на русской.
– Почему обязательно на русской? Цыганские девы тоже красивые.
Он не принял юмора, зубами скрипнул:
– Хочу, чтоб дети мои были русскими.
– И что с того? Мы же на службе не заморачивались – Женька ты или Мавлиджан. Или тебя на катере молодой обижал? С чего вдруг зауросил? Комсоргом стал?
– Да, – Женька сказал зло. – Стал и понял, что с моей графой в паспорте о национальности далеко не упрыгаешь.
– А куда ты намылился – уж не в Политбюро ли?
– Почему бы и нет? – сказал Женька, повернулся на бок и засопел.
– Любо поспорить с целеустремлённым человеком.
Хотя спорить с ним – всё равно, что с инвалидом драться: зациклился парень на своей родословной. Как на службе-то было просто – салага, потом годок. Ни татар, ни русских, ни таджиков забитых – служи парень: всему своё время. А здесь…. Мне мать неоднократно говорила – кызымку в семью на дух не надо, хватит нам одного. Это она про зятя любимого, отец которого из крещёных башкир. Что же Женьку-то ждёт в этом колхозе? Кресло парторга? Тихая и покорная, как все татарки, жена? Футбольная команда ребятишек? Если не сопьётся. Впрочем, одно другому не помеха. Как в Петровке зовут инородцев? Недомытками? Ну, куряки!
Наутро Мавлиджан спровадил меня на попутке, только чаем угостив с молоком. Сказал, пряча взгляд, что автобуса до вечера не будет. И я покатил в деревню Ларино, к другу Захарке. За окном уазика тянулись заснеженные поля и колки. День начинался ясный, безветренный. Снежная пыль висела над дорогой, солнце сквозь неё пробивалось то блеклым, а то слепящим. Февраль на пороге со своими метелями – трактора метили полосами снегозадержания пахотные раздолья.
– Т-твою мать! – ворчал водитель, когда уазик заносило на поворотах, но скорости не сбавлял. И мои мысли прыгали на кочках, как воробьи по пшену. Хрен с ним, с Женькой! Надумал себе проблему – вот ведь заплелась судьба в косу! – и пусть страдает. Когда поймёт, что всё это чушь, успокоится и заживёт, как нормальный, обрусевший татарин. Я и не знал, что Мавлиджан Талипов такой честолюбивый малый – на границе был парень, как парень. А тут – подавай ему Москву. Ишь, Наполеон усцелёмский.