Ратибор. Окталогия
Шрифт:
«Кабы не Джушукан, ты бы и дня не прожил, медведь непокорный!» – яростно сопя, каждый раз думал командарм ослямбских полчищ, размашистой рысью проносясь мимо упрямого, гордого пленника, очевидно, посчитавшего ниже своего достоинства лобызать за мех с водицей грязные сандалии серьёзно на него обозлённого, мстительного военачальника.
Тем временем однообразно-тоскливо день тянулся за днём, заставив Ратибора сбиться со счёта, сколько уже суток он отмерил, стаптывая пятки в кровь, когда, наконец, растянувшаяся, казалось, аж до горизонта орда аскеров вышла к промежуточной цели своего путешествия: северному побережью Тёмного моря, где их поджидала раскинувшаяся по водной глади во всей своей грозной красе могучая флотилия Ослямбской империи, насчитывающая не одну сотню кораблей.
Глава 2
По
– А ну, навались, отребье вонючее, покудова я шкуры с вас живьём не спустил! – властно пророкотал на всю палубу Гюрхун, среднего роста, но очень тучный, невероятно волосатый шалмах, зловеще щёлкнув по воздуху кнутом из сплетённых между собой воловьих сухожилий. Отличающийся садистскими наклонностями, вот уже четвёртый год занимающий должность главного надсмотрщика на галере с милым названием «Бешеная пантера», двадцатидевятилетний аскер успел печально прославиться на весь флот Ослямбии тем, что каждый раз по прибытии в какой-либо порт набирал чуть ли не полкоманды новых рабов и каторжников для гребли на вверенном ему судне. Причина была до банального обыденна: неимоверно жестокий Гюрхун, за малейшую провинность или вообще без таковой, просто-напросто собственноручно забивал до полусмерти в пути с десяток-другой невольников, при этом, похоже, испытывая нездоровое наслаждение, получаемое в первую очередь от самого процесса бичевания, а точнее, от жалобных, полных страдания и боли всхлипов да воплей истязаемых им несчастных гребцов.
Капитан корабля смотрел сквозь пальцы на данные, относительно невинные, по его мнению, шалости пухлого подчинённого, ибо полагал, что так выжимать все соки из своих подопечных, как это умеет делать Гюрхун, мало кому из надзирателей под силу. Тем более что новые рабы, коих подавляющее большинство шалмахов и за людей не считало, абсолютно ничего не стоили главному мореходу «Бешеной пантеры», ибо полностью оплачивались из государственной казны Ослямбской империи. Подобных привилегий были удостоены все суда, официально находящиеся на службе Солнечной державы и задействованные в торговле с соседями или занимающиеся извозом непобедимого аскерского воинства. Посему жизни невольников, приравненных своими хозяевами к бессловесной скотине, заботили капитана галеры куда меньше, чем приятные размышления о том, с чего же ему начать свой отдых в близлежащей портовой таверне сразу по прибытии к родному берегу: с чинного распития бутылочки белого алгурийского вина средней паршивости аль плюнуть на элементарные приличия да сразу от души отхлебнуть из бочонка с крепким шварийским элем.
Стоит ли удивляться, что Ратибор попал именно на эту «прославленную» посудину? Никак, тысячник Зелим, тоже присутствовавший на «Бешеной пантере», сдержал обещание устроить «весёлую» жизнь «рыжему медведю» на море. А может, военачальник Геркант опять постарался, снова напакостив так раздражавшему его русу, кто знает? Но явно не случайно пересеклись дорожки у надзирателя-садиста и молодого богатыря, ох, не случайно. Подтверждая вышесказанное, Гюрхун, окинув маленькими злобными поросячьими глазками сгорбившиеся спины бесправных несчастливцев, недобро вперился в блестящий от пота могучий, бронзовый от загара хребет рыжеволосого варвара, без особых проблем в одну моську управляющегося с непокорным веслом. Обычно за такими вёслами сидело по трое гребцов, но для Ратибора, конечно же, сделали исключение, приковав только лишь его кандалы к располагавшейся по правому борту одной из скамеек смертников, отполированной чуть ли не до зеркального блеска многочисленными костлявыми задницами предыдущих страдальцев, коим уже повезло отмучиться да отправиться отдыхать на небеса от такой кошмарной работёнки.
«Бешеная пантера» представляла собой типичную парусно-гребную галеру длиной в сорок три метра с довольно массивным тараном на носу и всего одной мачтой. Основной движущей силой этого грациозного, продолговато-хищной, слегка изогнутой формы корабля, чем-то напоминавшего по виду рифовую акулу, являлся ряд из двадцати четырёх вёсел по каждому борту. И лишь своенравного русича усадили одного на «адову банку»; в остальном же порядок нарушен не был; с каждым веслом под ритмичные гулкие звуки барабана синхронно двигалось по три человека, как и задумывалось изначально при постройке данного судна.
Стояло раннее утро. Солнце только-только выглянуло из-за дымчатого горизонта, задорными и вместе с тем безжалостно палящими лучиками бодро разгоняя спешно отступающую темень. Ратибор, прикованный, как и прочие бедолаги, за ошейник к невольничьей скамейке лицом к корме, размеренно грёб в такт, ничуть не уступая ни одной из вкалывающих на корабле троек рабов. А скорее всего, и вовсе превосходя любую из таких троиц. Здоровенные мускулы огромными валунами бугрились под загорелой кожей молодого богатыря, без видимых трудностей в одиночку справляющегося с громоздким, тяжеленным, неповоротливым веслом. Это было удивительное зрелище; все невольники-гребцы, собратья по несчастью, вот уж вторые сутки нет-нет да поражённо косились на широкоплечего исполина, ожидая, когда же тот, наконец, сломается, выдохнется и свалится под скамью, ибо одному в таком напряжённом ритме, по их мнению, нельзя грести более получаса! Есть же, в конце концов, предел человеческих возможностей! И он, конечно, есть. Другое дело, что у всех этот самый предел разный. И Ратибор, без видимых признаков усталости второй день от рассвета до заката вкалывающий за троих, являлся тому наглядным примером.
– Смотри не разозли Гюрхуна, – чуть обернувшись, ещё в начале плавания через плечо быстро шепнул рыжебородому витязю один из сухопарых, практически голых, порядком измождённых гребцов, сидящих перед ним. – А то он тебя прям на этой проклятой лавке и запорет до смерти, как залупцевал предыдущее трио растяп, умудрившихся слегка сбиться с нужного темпа.
«Рыжий медведь» ничего не ответил на данное предупреждение, лишь с горечью подумав, что не так он себе представлял путешествие на манящий, неведомый Запад, куда собирался как-нибудь наведаться из праздного любопытства. Ох, не так!..
Между тем по довольно узкому, шириной всего в полтора метра помосту, пролегавшему между двумя рядами вёсел, периодически раздавая удары кнутом да яростно при этом бранясь, не спеша шёл потный Гюрхун. Как и предполагалось в первую очередь самим Ратибором, к главе надсмотрщиков «Бешеной пантеры» перед отправкой галеры в плавание обратились фактически с одной и той же просьбой два очень влиятельных и уважаемых в Ослямбской империи человека: тысячник Зелим, состоятельный наследник старинного рода Тупсов, и военачальник Геркант. Первый попросил уделить особое внимание одному рыжему варвару, устроив ему «райскую» жизнь за вёслами, а второй так и вовсе намекнул, что коль не доберётся до Нурязима этот пленный дикарь да сгинет где-нибудь в пути, не выдержав тягот и лишений долгого морского путешествия, горевать никто по нему не станет. При этом объёмистые карманы безумно любившего деньги Гюрхуна после каждого визита к нему именитых воителей значительно разбухли да отвисли от перекочевавшего в них золотишка, что не могло не радовать тучного скупердяя.
«За банальное выполнение любимой работы меня махом сделали гораздо богаче! Вот оно, счастье!.. – в очередной раз восторгался про себя явно довольный жизнью толстый надзиратель. – Вместе с тем это ведь несомненное признание великородными господами моих недюжинных талантов!»
Единственный нюанс, который слегка огорчал лучащегося от гордости Гюрхуна, это то, что загнобить требовалось всего лишь одного чужеземца. Данное задание представлялось надсмотрщику-садисту совсем простецким; именно по его велению и усадили здорового русича в одну ряху за весло. И сейчас рыхлый ос испытывал смешанные чувства, так же, как и все невольники на галере, дивясь, втайне восхищаясь, завидуя чёрной завистью и одновременно раздражаясь в душе тому, что этот молчаливый неутомимый «медвежара» до сих пор продолжает грести без устали как ни в чём не бывало.
«Ну, ничего, – лениво размышлял лоснящийся на солнце пухлый садюга, уверенно направляясь к Ратибору, – видал я молчунов и похлеще! Вот только недолго они в тиши маялись! Сейчас и ты у меня, кабанёнок, аки журавль, закурлыкаешь! Знаю я отлично, хе-хе, как заставить жалобно верещать кого угодно, даже безъязыкого! – Гюрхун в нетерпеливом предвкушении скорых изуверств пакостно оскалился, сделавшись чем-то похожим на взбесившуюся от жары гиену. – Да, надобно уже с этим угрюмым великаном поработать по-быстрому и на трапезу топать, а то в животе урчать начинает. Сейчас шкуру дикарю на ремни покромсаю, вечерком закрепим, а завтра с утреца и повторим порку! Через денёк он будет умолять меня его прикончить. Если, конечно, к тому времени сам ещё не сдохнет…»