Ратоборцы
Шрифт:
Князь перебил его:
— Стыдно мне от тебя такое слушать, Андрей Иванович! — сказал он.
— …Одни чистые доводы никогда не бывают достаточны, дорогой легат! Непременное пособие для ума — это опыт! — так, возражая на сказанное Иоанном Карпини, отвечал князь Даниил.
— Но я спрошу вас, дорогой герцог: понятия — это реальности или нет? — возразил Карпини. — Или же вы считаете, что общие понятия — это лишь пустые мысленные образы? Что они такое, по-вашему, — «вещи» или только «слова»?
— Ни то, ни другое, господин легат! Я присоединяюсь к тем, кто утверждает, что универсалии [26] — это и не вещи, но и не пустые слова. Понятия — это просто приемы нашего мышления. Однако не отымешь, не вылущишь из них и реального содержания!
И, поясняя, Даниил воспользовался тем, что было наиболее близко.
— Вот лошадь — «эквус», — как же я могу утверждать, что это лишь пустой мысленный образ, звук, пустое «слово», когда именно эта самая «эквус» и мчит меня и вас всеми своими четырьмя копытами! И это есть самое существенное, неотъемлемое содержание слова «эквус».
26
Общие понятия; спор об универсалиях один из любимых в средневековых диспутах.
Сверкая запавшими под седыми бровями глазами, легат перебил князя:
— Я вас понял, герцог Даниэль! Однако позвольте спросить вас: чистая математика — она априорна? Она предшествует опыту или нет? Как вы мыслите об этом?
Даниил, слегка потрогав бороду, задумался.
Стал слышен сквозь стены возка звон колокольчика, стук снега из-под копыт в передок саней. Изредка ветер отпахивал боковой запон и кидал горсть снега в повозку. Обоих спорящих — и легата и князя — время от времени, на ухабах, на раскатах, толкало плечами друг на друга, однако они и не замечали этого.
Наконец-то Даниил отводил душу!
Как вырвавшегося из безводной, песчаной пустыни человека, у которого от жажды уже ссохся язык, нельзя оторвать от сосуда с прохладной водой, так сейчас и его невозможно было бы оторвать, после всех этих турсуков, багадуров и кобылятины, от этого спора с человеком, стоявшим на вершине философского и богословского мышления!
— Чистая математика? — переспросил князь, обдумывая ответ. — Нет, дорогой мой легат, и эта царица наук не априорна. И ей предшествует опыт. Да и самое математику создал… глаз человека. И еще такое приходило мне, когда я размышлял об этом: математика создана чувством одиночества: «Я — один. Но мне страшно одному!» Впервые чувство одиночества испытал Адам, хотя и обитал в раю. И видимо, он очень тяготился одиночеством. «И сказал господь бог: нехорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему…» И создал жену. «Я и ты. Я и другой!» Но ведь это уже и есть зарождение математики!.. Я, быть может, смутно выражаю свою мысль, дорогой легат, ибо я воин и не привычен к диалектике!..
— Нет, герцог, — ответил Плано. — В ск данном вами я улавливаю зерно великой идеи… Но это несколько необычно и требует от меня сосредоточенного размышления. Я верю, что в следующую встречу мы еще вернемся к нашей теме… А пока в куманских степях, если только я не приму смерть от стрелы какого-нибудь кочевника, мне будет большой досуг размышлять о том, что мы с вами затронули сегодня.
— Я рад буду, господин легат, видеть вас на обратном пути своим высокочтимым гостем!
Легат поблагодарил. Помолчав, добавил со вздохом:
— Но ведь сколько еще мне предстоит встретить подобных этому Коррензе!
Даниил утешил его:
— Как только прибудем к хану Картану, — а это зять Батыя, — я устрою так, что ваш дальнейший путь будет гладок и беспрепятствен!
— Господь вознаградит вас!.. Итак, стало быть, даже чистая математика не априорна?
— Нет.
— Аристотель признал бы вас за своего!
— Так же, как вас — Платон!
Кардинал улыбнулся. С лукавым восхищеньем глянул на Даниила.
— Итак, — полуспросил он, — стало быть, опытом познает мудрец настоящее, прошедшее и будущее?
— Да! — отвечал Даниил. — Пифагор свидетельствует, что еще египетские жрецы умели предсказывать солнечные затмения.
Так невозбранно, в теплых болховнях, нырявших в необозримых снегах донецкой степи, упивались они этой своей беседой — великий князь Галицкий и легат папы Иннокентия.
Заговорили о новых открытиях Бекона — о стеклах, которыми будто бы можно читать мельчайшие буквы с больших расстояний и которые якобы могут исправить несовершенства глаза. Вспомнили и о трубе, в которую, как повсюду разгласили ученики философа, можно будто бы созерцать устройство Луны. Коснулись магической и зашифрованной Беконом формулы, с помощью которой — так похвалился необдуманно сам оксфордский мыслитель — якобы можно завалить все подвалы земных владык тем самым порошком, посредством которого татары взрывают стены.
Беседовали и о мыслителях Эллады, и об отцах церкви. О веществе и силах. О последних университетских новинках Парижа и Оксфорда, Болоньи и Салерно. О восстании парижских студентов. О побоище их с горожанами. Говорили о знании и авторитете, о том, является ли авторитет необходимою предпосылкою знания или же, напротив, великим препятствием на его пути, как считает Бекон.
Спор об авторитете и знанье неминуемо повлек за собой суждения о догмате папской непогрешимости, который пытался было утвердить и обнародовать еще Иннокентий III и о котором все еще шумели Оксфорд и Сорбонна.
— Не понимаю! — с гневным недоумением сведя седые взъерошенные брови, проговорил Иоанн Карпини. — Как могут злонамеренные находить в этом догмате о непогрешимости папы, вернее, святейшего престола, в делах веры что-либо противное человеческому смыслу?! И возмущаются этим утверждением те самые люди, которые спокойно допускают, что древние философы, даже и не имея святого писанья, были поучаемы свыше!
Турнир переходил в битву!
— Такова догма римского престола — догма, провозглашенью которой воспрепятствовал, однако, целый ряд иерархов самой католической церкви, — все еще стараясь избежать столкновенья, сказал князь. — Наше воззрение другое.
— Простите, герцог, — возразил Карпини, — но разве восточная церковь не утверждает богодухновенность своих путеводителей?
— Собора их! — поправил князь. — Но и то для утверждения какого-либо нового догмата веры необходим вселенский собор, а правом на таковой одна православная, греко-русская, церковь не обладает по причине прискорбного разделенья церквей. А здесь, простите, легат, выдвигается притязанье на непогрешимость одного лишь римского епископа!
— Я убежден, что светлейший герцог понимает непогрешимость папы в делах веры не столь узко, как другие?