Раубриттер (IV.II - Animo)
Шрифт:
Первый выдох, который смог сделать Гримберт, превратился в лающий колючий смешок, едва не разорвавший ему горло.
– В-вы смеетесь?
– Нет, мессир рыцарь, - Вольфрам взглянул ему в глаза, почудившиеся Гримберту двумя бездонными смоляными ямами, в глубине которых что-то влажно булькало и ворочалось, - Я не смеюсь. Но обещаю вам, что вы безошибочно почувствуете, когда я буду смеяться. Ваше тело не даст вам ошибиться. А теперь заткнитесь и внимайте так, будто я епископ, читающий проповедь со своей кафедры, потому как времени у нас остается мало и у меня есть, на что его потратить.
Гримберт не хотел слушать. Но Вольфрам мгновенно
– Они движутся с юго-востока, - негромко произнес он, - со стороны Турина. По меньшей мере дюжина самоходных дизельных вагонов и еще десяток-другой телег. Туринские купцы часто примыкают к караванам своих более богатых товарищей, полагая, что тем самым избегают опасности. Что ж, это их выбор. Мы не станем брезговать крошками.
Крошками… Гримберт еще ничего не понимал, но это слово отчего-то укололо его. Он вдруг понял, какими они будут, эти крошки. Не от галет, которые они с Аривальдом крошили в снег. О нет, это будут совсем другие крошки.
Вольфрам выпустил его подбородок и брезгливо потер пальцы, будто отирая их от грязи.
– Охраны скорее всего немного, душ двадцать. Но это не калеки, выгнанные из пехоты, и не пяток варваров с дубинами. Скорее всего, это будут корсы. Знаете что-то про корсов, ваша милость?
– Нет.
– Тем лучше. Корсы – суровый народ. Дикие еретики с каких-то южных островов Mare Mediterraneum[1]. Как по мне, лучше бы они там и передохли, злобные ублюдки. Но, видно, жизнь там у них не сахар, вот они и нанимаются в охрану, причем сразу кланами. Про корсов говорят, что они паршивые вояки, но так говорят только те, кто ни разу не сталкивался с ними в бою. Они не уважают аркебуз, это верно, но они отменно владеют своими пиками, а кроме того, испытывают слабость к пистолям, которые обычно снаряжают рубленными гвоздями. Знаете, во что превращает человека выстрел в упор из такой штуки?..
Гримберт помотал головой. Не знал. Не хотел знать.
Однако Вольфрам удовлетворенно кивнул.
– Скорее всего, до схватки и не дойдет. Корсы – самые злобные и хитрые ублюдки из всех, созданных Господом, а уж Господь в свое время немало потренировался по этой части… Свирепее кимвров, выносливее баваров, смелее узипетов и ублюдочнее гермундуров. Сущие дьяволы, короче говоря. Но так уж заведено на свете, что самые злобные и хитрые вынуждены быть и самыми осторожными, иначе со временем их самих изведут под корень. Я думаю, мы с ними столкуемся. Они злобные и хитрые ублюдки, но только не дураки. Как только они увидят нашу артиллерию, то хорошо задумаются. Быть может, я даже позволю «Безумной Гретте», этой злобной суке, разок рыкнуть, чтобы произвести на них впечатление.
– Это… Это купеческий караван?
Вольфрам кивнул.
– Именно так, ваше сиятельство. Или вы думаете, что мы «Смиренные Гиены» морозят свои задницы в этом проклятом лесу исключительно для того, чтоб обеспечить вас своей компанией? А может, вы считаете, что снег для нас мягче и теплее, чем пуховые перины?
– Откуда вы знали? – только и спросил Гримберт.
Вольфрам пожевал губами.
– Вы юны, мессир, но явно не первый день живете на свете. У меня… у нас есть свои способы получать интересующую информацию.
– Шпионы, - утвердительно произнес Гримберт.
– Шпионы, мессир, - легко согласился Вольфрам, - Туринские купцы, смею заметить, не дураки, иначе не были бы столь отвратительно
– Вам донесли.
– Нет, - кажется, это была первая улыбка Вольфрама Благочестивого, которая походила на искреннюю, - Я сам это понял, на протяжении многих недель получая сигналы от многих людей. Когда собирается большой караван, это сложно сохранить в тайне, даже если окружить его великим множеством барьеров. Мои люди докладывали о том, что в Турин уже несколько недель стягиваются кучера и колесники, а еще скобари[2], шорники[3], а еще в городе отчего-то образовались изрядные запасы дизельного топлива и моторного масла. Я всего лишь свел эти сигналы воедино и расшифровал. Это караван, мессир. Большой тучный караван. Я не знал, когда он отправится в путь, но так уж случилось, что догадался о том, куда он направляется. А там уже…
Гримберта замутило. Даже не столько от похвальбы Вольфрама, который не скрывал гордости от проделанной работы, сколько от невнятного предчувствия, которое последние несколько минут давило изнутри на печень.
Вольфрам Благочестивый никогда не делал ничего просто так, повинуясь душевному порыву. У него и души-то не было, у этого самодовольного расчетливого ублюдка. Если он рассказывает это так запросто своему пленнику, не скрывая деталей, значит…
– Что вы хотите от меня? – резко спросил Гримберт.
– От вас, мессир? – Вольфрам, казалось, и сам удивился, - О, самую малость. Небольшое пустячное одолжение.
– Я не стану принимать участие в этом… в этой…
– Дикари зачастую опасны именно своей непредсказуемостью. Что, если вид оружия пробудит в них не здравый разум, а напротив, слепую ярость? Видите ли, мне бы не хотелось проливать сегодня больше крови, чем необходимо. Я рутьер, а не разбойник, хоть вы и не похожи на человека, сознающего разницу.
– Но я не…
– Если эти черти чего и боятся, так это рыцарей. Здоровенных стальных болванов на огромных ногах. Эти ребята навели на них страху в свое время, едва не заставив их чертовы острова нырнуть обратно в море. О да, рыцарей все варвары боятся до беспамятства. Стоит вам появиться перед их авангардом в своих доспехах, как они обмочат портки, бухнутся на колени и, чего доброго, начнут молиться в вашу честь! О да, ничто так не укрепляет праведность души, как запах собственной паленой шкуры. Вам даже не потребуется стрелять. Лишь произвести должное впечатление, этого будет вполне довольно.
Да, подумал Гримберт, вполне довольно.
Этого будет довольно для того, чтоб обречь свою бессмертную душу на адские муки. Чтобы до конца своих дней, сколько бы их ни было отсчитано Господом, сознавать себя мерзавцем, ставшим по доброй воле участником разбоя. Чтобы навеки утратить уважение к себе, запятнав рыцарскую честь позорным бесчестьем.
Сидеть в помойной яме, питаться объедкам и сносить издевки позорно, но на этот позор он обрек себя сам и самолично его несет. Но вот повернуть рыцарское оружие в сторону невинных, приняв участие в разбойном нападении вместе с рутьерами – это позор совсем другого рода. Такой не смывается даже тысячью лет мук в адских котлах. Мало того, это позор всему роду, всем сотням и тысячам его предков.