Раубриттер (IV.II - Animo)
Шрифт:
Вольфрам погладил его ладонью по щеке. Кожа у него была мягкая, без мозолей, но Гримберт скорее подставил бы лицо под утюг, полный раскаленных угольев, чем испытал бы эту ласку еще раз.
– Юные жеребцы неразумны, - негромко заметил Вольфрам, - И часто выкидывают глупые фокусы. Без всякой причины, просто в силу своей природы. Ваша жизнь не представляется мне большой ценностью, но я рачительный хозяин и не разбрасываюсь добром, быть может, она мне еще пригодится и в самом скором времени. Я не хочу, чтобы выкидывали глупые фокусы, мессир.
Гримберт всхлипнул, пытаясь вернуть себе голос, но не преуспел.
– Я не стану вас пытать, я не живодер. Может даже, не стану отрезать тот крошечный мешочек размером с кисет, который служит вместилищем вашего фамильного генокода. Вместо этого я сделаю кое-что другое. Видите вон тот шатер?
Гримберт не хотел смотреть в указанную рутьером сторону, но Вольфрам спокойно взял его за волосы на затылке и силой повернул голову, едва не свернув шею.
– Шатер, ваша милость.
Гримберт увидел шатер, который ему указывали. Потрепанный, брезентовый, занесенный снегом, он ничем не выделялся среди скопища прочих, кабы не пара вооруженных рутьеров, переминавшихся с ноги на ногу у входа. Они не походили на почетный караул, да и не в традициях «Смиренных Гиен» были подобные ритуалы.
Скорее, стража. Значит…
– Там лежит ваш парнишка. Тот самый, которого мои люди три часа вырезали из доспеха. Честно-то сказать, дела у него не ахти, оно и понятно – «Безумная Гретта» у нас дама серьезная, шутить не любит. Кстати, кем он вам приходится? Брат? Оруженосец? Может, любовник?
Гримберт попытался мотнуть головой, но Вольфрам жестко стиснул пальцами подбородок. Мягкие, как бархат, эти пальцы в то же время обладали силой тисков.
– Может и выживет еще, как знать. Молодость – великая сила… Так вот, мессир, в следующий раз, когда своей нелепой выходкой вы заставите почтенного Вольфрама занервничать… Или попытаетесь на кого-то напасть или сами причините себе увечье… Я не стану вас пытать или наказывать. Я просто возьму этот самый нож, который только что чуть не превратил вас в магометанина, и отправлюсь в этот шатер.
Нет.
Мразь. Падаль. Ублюдок.
Я попрошу, чтобы тебе заживо вырвали сердце щипцами, я…
Гримберт вновь попытался замотать головой, но добился лишь того, что Вольфрам небрежно ткнул его лицом в снег, разбив губу.
– Думаю, он не станет кричать, - Вольфрам прищурился, рассеянно вертя в пальцах нож, - Слишком слаб. Зато он сможет визжать. А визжать он будет долго, мессир, ваш мальчонка.
Сперва громко, а потом потише. Не потому, что я стану более милосердным, а потому, юный мессир, что даже визг требует сил. Он не сможет визжать столько времени, сколько я собираюсь ему уделить.
– Тебя повесят в Турине… - прошептал Гримберт, не замечая, как к окровавленным губам липнет снег, - Разорвут на части, повесят и…
– Я не буду у него ничего спрашивать. Но всякий раз, когда он будет кричать, я буду произносить одно слово. Всего одно слово. Знаете, какое?
Нет, не знаю.
Да.
Да, паскудная ты мразь, чтоб твое тело сожрало проказа, я знаю, я…
– Гримберт, - Вольфрам улыбнулся, внимательно наблюдая за его лицом, - Гримберт. Гримберт. Гримберт. Вот что это будет за слово. Ваш оруженосец, он будет умирать, слыша это имя. Это имя станет его кошмаром. Обозначением для самой лютой и безумной боли, которую не унять ни мольбами, ни криком.
Наконец Гримберта вырвало в снег горькой желчью. Вольфрам похлопал его по щеке.
– Умный мальчик.
[1] Здесь: примерно 12,6 кг.
[2] Плакарт – нижняя часть кирасы.
[3] Гульфик – деталь средневекового мужского костюма, мешочек из ткани в районе паха.
Часть 5
– Вот она, любовь всей моей жизни, мой добрый ангел. Выглядит внушительно, а? Но это все ерунда по сравнению с ее голосом, мессир рыцарь. Уж вы-то слышали, как эта дама поет! По сравнению с ней Иерихонская труба может показаться пастушеской свирелью! Ну а уж ежли всыпать в нее полуторную мерку пороха, грохот будет такой, что во всем Эдемском царстве осыплются разом все яблочки!
Преподобный Каноник захихикал, прикрывая рот беспалой ладонью. Выглядел он как человек, которым выстрелили из пушки вместо ядра, но Гримберт решил, что проявлять брезгливость неуместно. Не после того, как он провел неделю в помойной яме, пропитавшись ее запахами.
– Значит, это и есть «Безумная Гретта»?– осторожно спросил он, разглядывая примостившуюся на краю лагеря бомбарду.
Прикрытая великим количеством брезента и шкур, обвязанная тряпьем, возлежащая на огромной четырехосной телега, на которую можно было водрузить целый дом, она скорее походила на ствол исполинского дерева, чем на артиллерийское орудие. Но Гримберт знал ее истинную силу.
– Она самая и есть, - с гордостью подтвердил Преподобный Каноник, - Наша святая покровительница и защитница. От рождения она, правда, именовалась «Святой Екатериной», когда триста лет назад ее отлили в Корбейле, но носить это имя ей долго не пришлось. Граф Венессен, отбивший ее при Соломенном Ратовище, велел переименовать ее в «Визгливую Марию», и следующие сорок лет она трудилась под его началом. Ну а после Сахарной Смерти она оказалась в войске графа Кузерана, где стала «Чумной Плакальщицей». Была даже, вообразите, на южной границе, била там хеттов, которые прозвали ее на свой манер, «Каргоаддар». На их проклятом языке это значит «Безногая сука с железным ртом».
– Она… большая.
– Уж еще бы, сударь! В ней, между прочим, восемьсот семнадцать квинталов весу, не крошка. Это на имперские почти сорок метрических тонн! Не верьте тем, сударь рыцарь, кто говорит, будто женщины в теле добрее душою и милосерднее. «Безумная Гретта» в гневе страшнее всех демонов ада!
Преподобный Каноник, семенящий вокруг Гримберта на своих полусогнутых обезьяньих культяпках, не занимал у «Смиренных Гиен» офицерской должности, однако, как и все знатоки артиллерийского дела, пользовался заметным уважением. И явно не потому, что был первым красавцем среди рутьеров.