Равная солнцу
Шрифт:
В тот вечер я с нетерпением дожидался, когда Баламани закончит работу, чтоб рассказать ему узнанное. Я жаждал сладостного облегчения довериться другу и надеялся, что он сможет добавить ясности в происшедшее. Но в обычное время он не появился.
Проходили часы, луна взошла, а Баламани все не было. Я принялся читать «Шахнаме», подаренную Махмудом, и ее точные рифмы долго помогали мне бодрствовать, пока наконец сон не победил и книга не упала на грудь. Когда Баламани вошел в нашу комнату, рассветало. Он снял верхнюю одежду и уселся
— Что случилось?
— Одна из беременных шахских женщин потеряла ребенка несколько часов назад. Она больна от горя.
— Махасти?
— Нет, другая рабыня. Потеряла и много крови. Мы посылали за врачом и женщиной, просвещенной в религии, чтоб ее утешить.
— Ужасное известие.
— Потом мне пришлось отправиться в покои шаха и ждать, пока он не проснется, чтоб сообщить ему о случившемся.
Баламани выглядел печальнее, чем можно было ожидать.
— Что тебя так тревожит?
Он повалился на одеяло.
— Пока женщина мучилась, меня охватили воспоминания о смерти моей матери. Мне было года четыре. В дом вошли несколько женщин и выставили меня из ее комнаты: я помню ее ужасающие вопли. Никто мне не рассказывал, что случилось тогда, но теперь я полагаю, что моя мать умерла родами. Сегодня у меня было странное ощущение, будто я один из стоявших рядом с ее смертным ложем. Иногда я чувствую, что все мгновения моей жизни существуют одновременно: будто я живу сразу и в прошлом и в настоящем.
— Да сохранит Бог души твоих родных в своих нежных дланях.
Он вздохнул:
— Тебе повезло иметь сестру. Вспоминая о моих потерянных родичах, я удваиваю жертвования на сирот Казвина. Теперь расскажи мне о своих делах. Почему ты так рано проснулся?
Я уселся:
— Баламани, я наконец узнал имя убийцы моего отца. Его звали Камийяр Кофрани.
— Ты говоришь о том счетоводе? Но как ты узнал? — Похоже, он не слишком удивился.
— Мне сказал мирза Салман.
— А ты уверен, что это именно тот человек?
— Ты считаешь, что мирза Салман может лгать?
— Лгать может любой.
Ответ показался мне очень странным.
— А что же Кофрани — он был верным слугой?
— Да. Одним из лучших.
Мне это не понравилось.
— А его дети?
— У него было три мальчика. Один умер, но я совершенно уверен, что двое других служат правителю Шираза, имеют жен и детей.
— Которых у меня никогда не будет. Надеюсь, они сгорят в аду. — Я подозрительно взглянул на него. — Откуда у тебя столько сведений о них?
— Джавахир, ты же помнишь, что я знаю почти все семьи, служившие при дворе за последние пятьдесят лет.
Я сдернул одеяло с такой яростью, что оно слетело на пол.
Баламани стянул с плеч остальную одежду и забрался в постель.
— Друг мой, мне понятно, что ты разгневан. Но раз человек мертв, что ты сделаешь?
Я смотрел на него из своего угла:
— Отличный совет, если твой отец не убит и тебе не надо ничего с этим делать.
— Вспомни, я ведь тоже потерял отца. Или это он меня потерял из-за охотника за рабами. Но я не трачу время, пытаясь выследить
— Это было неправильно?
Он фыркнул:
— Если было бы правильно, мусульмане кастрировали бы собственных сыновей вместо покупки оскопленных индусов и христиан.
— И ты не злишься?
— Все не так просто. Если бы я не потерял свой кирр, я бы никогда не лакомился кебабом, не жил во дворце и не носил бы шелк. Моя семья была беднее грязи.
— Баламани, перестань наводить тень.
Сочувствие наполнило его взгляд.
— Мой юный друг, тебе придется простить не убийцу твоего отца.
— А кого же тогда?
— Себя самого.
— За что?
— За то, что ты сделал.
Ярость поднялась во мне.
— Все эти годы я думал, что ты хочешь мне помочь!
— Я и хочу, — ответил он, и впервые за то время, что я мог припомнить, он говорил не то, что думал.
Гневное молчание охватило меня. Баламани повернулся к стене и захрапел прежде, чем я придумал, что сказать.
Несколько суфиев встречались по четвергам, чтобы через кружение сделаться ближе к Богу. Время от времени я посещал их сама, чтобы насытиться умиротворенностью обряда. После того, что узнал о своем отце, я решил обойтись без обычного вечернего досуга, к которому у меня не было расположения, и отправиться на сама. Отправив известие Пери, что болен, я выбрался из дворца через боковой вход.
Суфии собирались в большом здании с окнами высоко под крышей, отчего в зале царил полумрак, словно под огромным каштаном. Поздним вечером я добрался туда после начала церемонии. Мучительные звуки флейты рождали желание тростника соединиться со своим творцом, а меня погружали все глубже в воспоминания об отце.
Я уселся на подушку и наблюдал, как кружатся суфии. На них были длинные белые рубахи, подпоясанные по талии, белые шаровары и высокие темные колпаки, а их наставники создавали музыку, помогавшую им искать путь в духовном странствии. С поразительной скоростью вращались суфии на одной ноге, как на оси. Чтоб не терять равновесия и впивать Божественную силу, одну руку они воздевали и держали к небу ладонью, а другую обращали к земле ладонью вниз. Кружились они очень долго, вращаясь легко, словно лист в осеннем ветре. Глаза их будто смотрели внутрь, они как бы ненадолго покидали мир. Белые рубахи плыли вокруг них, как белые розы в шахских садах.
Я взвешивал все тяжести своего сердца. Отец, чья душа взывала о справедливости. Матушка, умершая, не дождавшись восстановления чести семьи. Сестра, лишенная обычного счастья — вырасти с любящими родителями и сородичами. Я думал о своем утраченном мужском достоинстве, о сыновьях, которых у меня никогда не будет. Правильный ли я сделал выбор, если не смог отомстить за отца? Неужели моя жертва была напрасной? Я смотрел на кружащихся суфиев, и мне хотелось кружиться с ними, очищая свое сердце от всех мучений.