Равная солнцу

Амирезвани Анита

Наконец музыка стала медленнее, а люди кружились все тише и понемногу останавливались. Остановившись, приходили в себя и двигались к подушкам, сесть и освежиться чаем и засахаренными фруктами. Выглядели они умиротворенными и счастливыми. Я завидовал их успокоенности. Под бременем ежедневной службы у Пери было так легко забыть, что такое единство между тобой и Богом всегда рядом.

Мужчина постарше, с лицом, изрытым складками, точно каштановая скорлупа, сел рядом. Я поздоровался и спросил его о здоровье.

— Что беспокоиться

обо мне! — сказал он. — Мир идет к концу! А все из-за овцы.

— Правда, отец? И как это?

— Овца заболела, — ответил сосед. — Она упала, выпрямив ноги, закостеневшие настолько, что не смогла больше стоять.

— Ваши загадки слишком глубоки для этого скромного разгадчика. Как это предсказывает конец света?

— Никаких загадок, сынок! Не для тех, кто знает правду.

Я сделал вид, что слежу за мальчиком, разносившим чай.

— Мы все в ничтожестве, — настаивал старик, и его морщинистое лицо было печально-сосредоточенным. — Все мы.

— Отец, могу я предложить вам чаю?

Привстав, я хотел подозвать мальчика с подносом.

— Мне не нужен чай. Мне нужно исцеление.

Я молча согласился с ним.

— Могу я вам чем-то помочь?

— Остаджлу… — пробормотал он, и я удивленно сел обратно.

— А что с ними?

— Суфии продали им больную овцу, — сказал он, — и теперь они в гневе.

Это было уже проще.

— Почему же знаток не осмотрел ее и почему не выплатить возмещение, если надо?

— Слишком поздно, — ответил он. — Кинжалы вынуты, кровь с обеих сторон пролита.

Я вздохнул:

— Если это была просто стычка, отец, положитесь на Бога, судию всех вещей.

— Бог был на нашей стороне, — прошептал он, склоняясь ко мне, словно к заговорщику. — Наши люди победили остаджлу, которые нам не простили.

— А ваши люди, должно быть, отчаянны, — сказал я, чтоб разговорить его.

— Отчаянны, только их мало. Теперь они скрываются, боясь за свою жизнь. Увы, свету конец!

Он издал жуткий стон после этих слов, но никто вокруг не обратил внимания. Я не отставал:

— И отчего же свету конец?

— Они хотят нас уничтожить! — Он повысил голос, словно впадая в неистовство. — Кто может надеяться выстоять против совместных усилий всех кызылбашей?

— Всех кызылбашей? Но разве это не спор с остаджлу?

— Так, сын мой, но против нас послали всех воинов.

— Неужели? Но кто?

Мальчик с чаем подошел. Старик положил в рот финик и отхлебнул глоток. Я смотрел на него, не зная, правду ли он говорит.

— Великий и единственный, — ответил он, видимо слишком боясь назвать имя шаха Исмаила.

— Но почему он послал их против суфиев?

Пока старик прихлебывал чай, я вспомнил, что суфии считали Колафу своим духовным вождем.

— Они боятся нашей силы, — ответил он.

— Да сохранит Бог ваших соратников.

— Иншалла.

Я допил чай, поблагодарил старика за беседу и быстро

ушел. Почему шах счел необходимым воспользоваться ссорой из-за больной овцы как поводом наказать суфиев? Он мог бы наказать кого угодно. И если шах желал, чтоб остаджлу отомстили суфиям в качестве доказательства своей верности, с чего он решил послать кызылбашей? Мне надо было придумать, как собрать эти непонятные и разрозненные осколки в ясную и четкую картину.

Поспешив во дворец, я рассказал Пери все, что узнал от суфия, с удовольствием отмечая по ее глазам, как она впивает новости. Но затем она нахмурилась:

— Я думала, ты болен.

— Был, — поспешно ответил я. — Я пошел на сама за целебной силой.

Пери недоверчиво прищурилась:

— Ради твоей же собственной безопасности лучше сообщай мне, чем ты занят.

— Непременно.

Прежде чем мы смогли перейти к обсуждению моего поведения или значения узнанного мною, явилась ее матушка со своими спутницами. Я произнес все приветствия и отступил к дверям в ожидании приказаний.

Царевна поздоровалась с матерью и велела подать угощение, но так ерзала на подушке, что ее недовольство было очевидно.

— Дитя мое, я принесла новости. Помнишь, я обещала тебе вернуться со списком подходящих женихов?

— Помню, но сегодня я занята, — ответила Пери, поморщившись. — У меня сразу несколько дел, куда серьезнее, чем выбор мужа.

— Нет, слушай меня, — сказала мать, устраивая на подушке свои бедра. — Нынче утром я получила письмо от родственницы из Систана, которой я писала насчет твоего двоюродного брата Бади аль-Замана.

Пери вздохнула, и я безмолвно откликнулся ее нетерпению.

— Не беспокойся, я не собираюсь тебе его предлагать, — продолжала мать. — Бади аль-Заман мертв. Его нашли в постели с кинжалом в сердце.

Глаза Пери затуманились, будто она мгновенно ослепла.

— Боже милостивый!

— И не он один, — добавила мать. — У него был сын, годовалый младенец. Найден задушенным в детской.

Мы все потрясенно молчали. Плечи Азар-хатун поникли, словно на них обрушился удар. Я почувствовал, что мое лицо кривится от невозможности поверить, как и лица стоявших вокруг.

— Какой ужас! — выдохнула Пери. — Что может быть нежнее, любимее и драгоценнее младенца? Что омерзительнее убийства дитяти, через великие страдания подаренного матерью миру? Это невообразимо.

— Да смилуется Бог над его душенькой, — прошептала Дака-черкес.

— Нам нельзя терять способность мыслить, особенно сейчас, когда она нам так нужна, — сказала Пери. — Убийство ребенка подтверждает, что это удар, призванный уничтожить весь род Бади аль-Замана. Кто ответит за это?

— В письме не сказано. Однако ясно, что народ провинции возненавидел правителей-кызылбашей и намерен выдвинуть своего правителя.