Равная солнцу
Шрифт:
— Держись за мой халат, — сказал я.
— От него пахнет смертью.
— Не переживай, я тебя поведу.
— Это могила? — спросил он пронзительным от страха голосом.
— Конечно нет.
— Я тебе не верю! — крикнул он. — Я справлюсь сам! — Он отпустил мое плечо и через минуту взвизгнул: — Я не вижу! Ничего не вижу! Ты бросил меня в яме!
Вопил он так громко, что я побоялся, как бы нас не услышали снаружи.
— Заткнись! — приказал я. — Мы не можем идти через дворцовые ворота на глазах у стражи, понял? А теперь хватайся за мой халат и держись как следует, чтоб выйти отсюда.
Он забормотал стихи Корана, хранящие от зла, и снова
— Там тебя ждут лошади. Твоя работа сделана, ты богат, а скоро будешь свободен. Завидую тебе.
Новые молитвы срывались с его губ, но за мое плечо он держался, и мы, спотыкаясь, медленно брели во мраке.
— Не нравится мне все это, — сказал он. — Какая правда может быть в убийстве? Неужели Бог уже наказывает меня за участие в этом?
— Да нет же. Все, что сделал ты, — это принес шкатулку, — сказал я. — А что нам еще остается? Ждать, словно бараны, которых все равно зарежут?
— Да защитит нас Бог! — пробормотал он.
— Слушай, — сказал я. — Давай я расскажу тебе одну знаменитую историю.
И я начал рассказывать ему часть из «Шахнаме», вставляя время от времени те стихи, что помнил, дабы успокоить его. К моему облегчению, магия поэзии сработала. Фарид перестал скулить и, казалось, следил за нитью повествования.
Когда мы наконец добрались до конца хода, я накинул на себя чадор, лицо скрыл под пичехом и вывел Фарида наружу в маленький сад. Неподалеку я увидел конюха, державшего двух лошадей, как и обещала Пери. Фарид едва удерживался, чтоб не побежать. Я проводил его до Тегеранских ворот и смотрел, как он покидает город.
Лицо Пери светилось, как солнце, проглядывающее сквозь тучи. Взгляд ее согревал меня, и я чувствовал, что все мои труды стоили этого. Я знал, что говорить можно лишь после того, как она отошлет Азар-хатун за чаем и финиками.
— Все в порядке, — просто сказал я.
— Отсутствие печати заметили?
— Нет. По крайней мере, пока нет.
— Фарид?
— Отбыл. Был так напуган, что вряд ли когда-нибудь ступит на улицы Казвина.
Она испустила долгий глубокий вздох:
— Да хранит тебя Господь всегда.
Мы оговорили каждый наш час в течение последних двух суток и решили, что, если кому-то из нас начнут задавать вопросы, будем говорить, что она была в своих покоях и писала письма своим сторонницам.
— Оттоманы до сих пор не прислали поздравления с коронацией Исмаила, — сказала Пери. — В связи с таким нарушением церемониала мне придется написать Сафийе-султан, жене Мурада Третьего, и выразить свою заинтересованность в сохранении мирного договора, естественно сопроводив письмо подарками. В случае допроса я смогу сказать, что нанимала лошадей и конюха для отсылки всего этого.
— А что мне говорить о моем местопребывании?
— Ты помогал мне. Если кто-нибудь на базаре видел, как ты забираешь пилюли, скажешь, что я разрешила тебе поискать новые лекарства для своего желудка, — отныне это станет удобной вечной неприятностью.
Я улыбнулся.
— А теперь, прежде чем ты уйдешь к себе, я хочу прочесть тебе стихи, которые написала.
— Какая прекрасная неожиданность!
— Присядь.
Я взглянул на нее. Сидеть, когда она стоит? Это будет первый раз, когда я нарушу правила.
— Не стесняйся.
Я опустился на одну из подушек. Пери взяла листок глянцевой бумаги, на которой она любила писать стихи, и начала
— Да не устанут твои руки! Это прекрасно.
— Ты говоришь так, потому что твои уши слышат лишь красоту, — ответила она с притворной скромностью.
— О нет, правда, — заверял я, расчувствовавшись.
Подумать только — царевна пишет мне хвалебные стихи! Никогда не посмел бы и надеяться на такое. Мужчины всегда считают меня ниже себя из-за моего отсутствующего инструмента, а женщины воображают, что я такой же, как они. Ошибаются все. Я и в самом деле третьего пола, совершеннее, чем те, кто жестко привязан к одной роли, заповеданной от рождения. Пери это поняла. Не считать меня увечным, а прославить то новое, чем я стал. Мое рождение как евнуха наконец было признано и отмечено такими же трубными звуками, которыми празднуют рождение мальчика.
Я был мужчиной, поэтому мне захотелось обнять ее; как ее слуга, я мог лишь приветствовать ее. Столкновение чувств взметнуло меня на ноги. И я просто остался стоять, не зная, что делать дальше, пока улыбка Пери не сказала мне — она понимает, что творится в моем сердце.
Весь день во дворце было тихо. Чуткий, словно кот, я ловил каждый шум, который мог сказать — свершилось. Но все молчало. Ближе к вечеру я сказал Пери, что хочу вернуться на крышу и постараться оттуда разглядеть, проглочены ли наши пилюли.
— Можешь идти, — сказала она. — Я прикажу кому-нибудь из служанок принести тебе поесть.
— Благодарю вас, повелительница.
Я размотал свой тюрбан, взял один из чадоров ее девушек, прикрылся и взобрался на крышу. Белый холодный туман наплывал отовсюду. Я укутал голову и глянул в небо, мерцающее первыми звездами. Когда одна из них мигнула мне, я представил, что это Хадидже сообщает о своем прибытии…
Пушка выстрелила, и Азар-хатун принесла мне одеяло и ужин. Должно быть, Пери сказала ей не жалеть ничего. Жареный барашек, прямо-таки спадающий с косточки, несколько сортов риса, тушеная ягнятина с зеленью и лимоном, цыпленок с подслащенным барбарисом, огурцы с простоквашей и мятой, горячий хлеб. Когда я поел, Азар поставила передо мной большую пиалу чая, сдобренного кардамоном.