Райские новости

Лодж Дэвид

«Я буду там через полчаса, — сообщил я. — Надеюсь, вы ко мне присоединитесь».

Не знаю, откуда я взял этот небрежный, почти ухарский тон, совсем мне не свойственный; но он сра­ботал. Сорок минут спустя я в чистой белой рубашке сидел в плетеном кресле за столиком на двоих на ве­ранде, идущей вокруг баньянового дворика «Моаны», и видел, как из задних дверей отеля вышла и огляде­лась, защищая ладонью глаза от вечернего солнца, Иоланда. Я помахал, и она зашагала ко мне летящей спортивной походкой. Ее черные волосы, еще влаж­ные после душа, подпрыгивали над плечами. На ней было хлопчатобумажное платье с пышной юбкой, ко­торое выглядело модным и удобным. Когда я поднял­ся из-за стола и пожал ей руку, она насмешливо по­смотрела на меня.

«Удивлены, что я пришла?»

«Нет, — ответил я. Потом, подумав, что это прозвуча­ло весьма самодовольно, поправился: —

Да, — и наконец произнес: — В общем, давайте остановимся на том, что я чувствую облегчение. Большое спасибо, что пришли».

Она села.

«Вы должны подумать, что моя светская жизнь весь­ма бедна, раз я все бросаю и мчусь выпить по первому зову».

«Нет, я...»

«И будете абсолютно правы. Кроме того, я не могла отказаться от свидания с человеком, который знает, как употребить такое слово, как «уполномочие».

Я засмеялся, ощутив при слове «свидание» легкий холодок опасности, но не неудовольствия.

Подошел официант. Я спросил, какие есть коктей­ли с шампанским, и, когда он ответил, предложил Иоланде выпить просто шампанского, с чем она охотно согласилась. Я заказал бутылку «Боллинжера» — только это название я уловил в перечне, который протрещал официант.

«Вы хоть представляете, сколько это может стоить в таком месте?» — спросила Иоланда, когда официант отбыл.

«У меня приказ вести себя сегодня вечером экстра­вагантно».

«Ну что ж, — произнесла она, оглядываясь вокруг, — обстановка здесь элегантная».

И в самом деле, «Моана» совсем не похож ни на од­но из зданий, что я видел в Вайкики, — не кич, не лу­бочный викторианский торговый квартальчик, вос­произведенный в масштабе три четверти, как тот, на который я наткнулся позавчера («Бургер-кинг», разме­стившийся за подъемными окнами, псевдоанглийский паб под названием «Роза и корона»), — но нечто под­линное, изящная деревянная постройка, по-настояще­му величественная и оригинальная, прекрасно отрес­таврированная, с полированными полами из дерева твердых пород и текстилем Уильяма Морриса [79] . Бледно-серый фасад с ионическими колоннами и веран­дой с арками впечатляет. На заднем дворике, который выходит на пляж, возвышается огромный древний ба­ньян, привязанный к земле своими занятными воздуш­ными корнями. В тени баньяна струнное три играло Гайдна, — Гайдн и Вайкики! — а по небу в абрикосовой дымке скользило к океану солнце. Не помню, когда я чувствовал себя таким счастливым, таким беззабот­ным, когда еще жизнь казалась мне такой приятной. Я пил великолепное марочное шампанское, слушал классическую музыку, наблюдал солнечный закат над Тихим океаном и вел беседу с умной, приятной и при­влекательной внешне спутницей. «Как приятно деньги иметь, хей-хо, как приятно деньги иметь!» — нараспев прочитал я.

79

Уильям Моррис (1834—1896) — английский дизайнер и мас­тер мебели, тканей, витражей и обоев, поэт и ранний социалист, революционизировал викторианские вкусы.

«Это песня?»

«Это из стихотворения Артура Хью Клафа [80] . Одного из тех викторианских честных скептиков, с которыми я ощущаю некое родство».

«Честные скептики, — повторила Иоланда. — Это мне нравится».

«Утех, кто честно сомневается, веры больше, скажу я вам, чем у тех, кто верит наполовину». Теннисон. «In Memoriam». — С чего я выставлялся в такой смешной ма­нере? Мне пришло на ум, что я, должно быть, немного пьян. Иоланда, казалось, была не против и как будто да­же не обращала внимания. Возможно, тоже была не­много навеселе. Она и сама пришла к такому заключеию, когда опрокинула наполовину полный бокал шам­панского.

80

Артур Хью Клаф (1819—1861) — английский поэт.

«Как я поведу машину в таком состоянии?»

«Вам надо бы поесть», — сказал я. Мы ничего не взя­ли к шампанскому, за исключением маленькой порции хрустящего картофеля — фирменного блюда с остро­ва Мауи, — толстого и пупырчатого, как кора дерева.

«Хорошо. Но не здесь. Это будет слишком уж ши­карно, и я могу опозорить нас, опрокинув еще один бокал. Вы любите суши?»

Я признался, что не знаю, что это такое. Иоланда сказала, что настало время это выяснить и что в гости­нице через дорогу есть хороший японский ресторан.

Ресторан был переполнен, поэтому мы сели на вы­сокие табуреты у стойки бара. Улыбающийся повар-японец поставил перед нами изысканнейшим обра­зом нарезанные кусочки сырой рыбы, которые надо было макать в разнообразные вкусные соусы. Иоланда объяснила, что рыба должна быть абсолютно свежей. Повар, услышавший наши слова, сказал, что она на­столько свежая, что еще несколько минут назад плава­ла, и указал ножом в сторону стеклянного резервуара у себя за спиной. Вот, подумал я, это и есть жизнь. Я чув­ствовал себя светским и искушенным.

Среди посетителей ресторана преобладали япон­ские туристы, и, когда повар нас не слышал, Иоланда заявила, что может указать по меньшей мере на две японские пары молодоженов. «Они приезжают сюда, чтобы обвенчаться на западный манер, после того как в соответствии с традициями поженятся дома; их при­влекает белое платье до пят, длинный лимузин, свадеб­ный торт — все это будет записано на видеопленку и показано дома родне и друзьям. Вайкики — Город Фан­тазий, понимаете? Здесь все нереально. Позавчера я за­брела в миссионерскую церковь Каваиахао — это одно из самых старых зданий в Гонолулу, что, в общем-то, ни о чем не говорит, но оно довольно красивое, — и там венчалась одна японская пара. Постепенно до ме­ня дошло, что наняты не только священник, органист, распорядитель, фотограф и шофер, но также и шафер и подружка невесты. Я была единственным человеком, кому не заплатили за пребывание там, за исключени­ем жениха и невесты — но и насчет их у меня появи­лись сомнения». Я спросил ее, как она определила, что эти пары в ресторане молодожены. «Это видно по тому, что они друг с другом не разговаривают, стесняют­ся. Они не слишком хорошо знают друг друга — в Япо­нии до сих пор распространены браки по договорен­ности. У нас все наоборот: молча едят только пары средних лет». Она немного помолчала, возможно, вспомнив о скверном настроении во время собствен­ного брака. Я сказал, что познакомился в самолете с английскими молодоженами, которые не разговари­вали друг с другом, и поведал ей историю молодого человека в подтяжках и Сесили. Она сказала, что не знает — ужасно смешно это или ужасно печально. «Ужасно по-британски», — рассудил я.

Я вспомнил об одной супружеской паре в Сэддле столпах прихода, еженедельно принимавших причас­тие, — они оживленно болтали со мной, когда я к ним за­ходил, но, по сведениям из надежных источников, не разговаривали друг с другом наедине на протяжении пя­ти лет, с тех пор, как их единственная дочь забеременела от своего дружка и ушла из дома. Я ухитрился изложить эту историю, не раскрывая своих отношений с четой. Мы разговорились о сексуальной вседозволенности у древних полинезийцев, Иоланда назвала это «подобием сексуальной Утопии, к которой мы все стремились в ше­стидесятых: свободная любовь, нагота и совместное воспитание детей. Только для полинезийцев это не бы­ло позой, они действительно так жили. Пока не пришли европейцы, одержимые своими идеями, с библиями и болезнями». Моряки наградили красивых, любвеобиль­ных женщин Гавайев оспой, а миссионеры заставили их носить муму даже в воде, так что они сидели во влажной одежде и простужались. За семьдесят лет население ос­тровов сократилось с 300 000 до 50 000. «И теперь гавай­цы страдают от тех же сексуальных «пунктиков», что и люди повсюду. Если не верите, загляните в раздел «Гоно­лулу эдвертайзера», где читателям дают советы по лич­ным вопросам. Но идеализировать полинезийцев тоже нельзя. В конце концов они придумали слово «табу». И отмстили им разные вещи. Если ты случайно поел не в том месте или не с тем человеком, это может оказаться роковым. Если король взял твоего ребенка, а тот на него пописал, он должен либо усыновить младенца, либо размозжить ему голову. Человеческие существа получа­ют какое-то извращенное удовольствие, осложняя свою и без того уже сложную жизнь. — Иоланда посмотрела на часы. — Мне надо идти».

Я удивился, узнав, что уже так поздно. Мы протрез­вели не до конца, без сомнения, потому что выпили са­ке, теплой рисовой водки, налитой в крохотные фар­форовые чашечки без ручек. Расплачиваясь по счету и давая повару щедрые чаевые, я предложил Иоланде вы­звать для нее такси.

«Нет, я чувствую себя нормально, — сказала она. — И мне пришлось оставить машину так далеко, что, по­ка я до нее дойду, все остатки алкоголя выветрятся».

Я вызвался сопроводить ее до стоянки, которая рас­полагалась рядом с зоопарком.