Разбудить бога

Янковский Дмитрий Валентинович

— Не факт, — пожал я плечами, прекрасно поникая, что она права. — Альтернативное кино сейчас в моде.

— Да я не о том, — отмахнулась она. — Дело ведь не в коммерческой выгоде. Далеко не все выгодные проекты пускают на широкий рынок. Именно по идеологическим соображениям. Будут в лицо улыбаться, а за спиной резать.

Я знал, что далеко не во всем она права. Чаще всего режут именно провальные с коммерческой точки зрения проекты. Никто не будет заниматься тем, на чем нельзя заработать много и быстро. Так что дело чаще всего не в идеологии. И упрекнуть инвестора чаще всего не в чем. Однако в данном вопросе были некоторые не всем заметные нюансы, с которыми мне приходилось сталкиваться не раз. А дело все в том, что качество продукта и интерес к нему потенциального потребителя почти никак не связаны с его коммерческим успехом.

Поскольку коммерческий успех — это не то, сколько можно заработать на прокате одного фильма или на продаже одной книги. Любое предприятие становится выгодным только тогда, когда начинает производить что-то массово, иначе никак. Ведь каждый месяц надо оплачивать труд работников, место на складах и торговых прилавках, транспортные расходы, услуги охраны и многое другое. В результате получается, что выпускать продукта надо много или очень много, а много гениальных произведений искусства не бывает. Гении не работают на конвейере, вот и все. Зачастую гениев выпускать даже невыгодно. Вот, к примеру, гениальный фильм посмотрит миллиард человек. И все. А средненький фильм посмотрит всего десять миллионов. Но средненьких фильмов можно выпустить сотню за год, когда речь идет о мировой киноиндустрии. Вот уже и миллиард зрителей, причем с гораздо меньшими затратами и большей производительностью. Гениальный же фильм в лучшем случае получается один в несколько лет. Вот и вся арифметика. И ведь что еще плохо: посмотрев гениальный фильм, на средненький люди уже не пойдут, а это дополнительные потери прибыли. Так что, на взгляд промоутера, лучше бы их вообще не было, гениальных фильмов. Пусть Феллини какой-нибудь продается себе скромненько на DVD, a массовому зрителю надо внушать моду на другое. На спецэффекты, к примеру. Это ведь гораздо легче — спецэффекты. Посадил сотню операторов за компьютеры, и никакого тебе геморроя. А то над костюмами придется работать, актеров заставлять играть. И зачем?

— Никакой тут нет идеологии, — хмуро ответил я Катьке. — Массовому продавцу выгодно наличие на рынке большого количества товара, который легко производить. Легко — не значит дешево. Главное — чтобы баланс с выгодой соблюдался. Легко — это когда минимум творческих затрат и максимум технологических, потому что работать с творческими продуктами крайне сложно. Все творческие работники ужасно капризны. На себя посмотри. Вас, творческих работников, хрен посадишь на конвейер. А товар надо именно клепать. Это и есть «формат», а не какая-то там идеология. Легкость в производстве — вот что главное. Технологичность. Независимость от таких творческих понятий, как вдохновение, например. Или какая-то эфемерная близость к стихиям.

— И что в этом хорошего? — покосилась на меня Катька.

— Ничего. — Я пожал плечами.

— Вот и я о том. В этом мире хоть из кожи выпрыгни, все равно получится только говно. Поскольку сам мир так устроен, что штучный и качественный продукт выгодно производить лишь в том случае, если можно продать его очень дорого. Массовому потребителю, как ты его называешь, это не нужно. Он лучше возьмет кроссовки под «Пуму» за триста рублей, чем «Пуму» за триста долларов.

— Люди в этом не виноваты. И производители, кстати, тоже. Я вообще не могу представить систему, при которой выгодно было бы производить нечто хорошее.

— А я могу, — жестко ответила Катька. — Если бы все не воровали, а делали хорошо каждый свою работу, то и массовый товар не был бы так плох, как сейчас. Конечно, хороший товар произвести сложнее, и возни с ним больше, и уровень потребителя должен быть высоким. Да. Все так. Плохо другое. Плохо то, что для повышения технологичности выпускаемых товаров производитель всеми доступными способами занижает качественные запросы конечного покупателя. Поэтому я и говорю об идеологии. Идеология инвестора состоит в том, чтобы массово выпустить как можно больше плохого товара, пусть даже с начальным убытком для себя. Но зато потом, когда все привыкнут к этому качеству, можно будет без особых затрат сделать что-то лишь немногим лучше, и оно сразу станет хитом. Возьми хотя бы шоу-бизнес. Каждый день на сцену выпускают раскрашенных проституток с вокзала, не умеющих попадать ни в одну ноту. Зачем? Поют им хвалу, ставят в какие-то рейтинги. Зачем, по-твоему?

— Я знаю зачем, — хмуро ответил я.

Еще бы мне не знать! Мне каждый день самому приходилось участвовать в этой системе. Когда у одного продюсера десять музыкальных проектов,

из которых семь полное дерьмо, а три более или менее приличных. Мы месяц крутим эти семь по всем каналам радио и телевидения, печатаем сказочные истории об этих звездах в глянцевых журналах, а затем, когда от них всех уже тошнить начинает, выбрасываем в эфир и в печать три оставшихся. Те, что более или менее хороши. И они тут же на фоне предыдущего дерьма становятся всенародными хитами. Эта технология была надежно отработана еще в конце девяностых годов, как рассказала мне Зинаида Исаевна. Убытки от семи провальных проектов, о которых через месяц слушатель прочно забудет, оказываются намного меньше, чем прибыль от трех хитовых. И так работают все без исключения. Некоторые крупные звезды, которые обходятся без продюсеров, сами из собственного кармана спонсируют молодых исполнителей, просовывают их на радио с одной-единственной целью — создать себе фон для успеха. Потом о молодых дарованиях никто и не вспомнит, они идут как пушечное мясо, а звезды сияют все ярче.

— Но ведь не всегда было так, — вздохнула Катя. — Были Синатра, Армстронг, Утесов, Шульженко. И спрос на них был без всякого преувеличения массовым. И не требовалось выпускать мегатонны дерьма для того, чтобы оттенить их таланты. Почему?

Этого я не знал. Поэтому просто пожал плечами.

— У меня такое ощущение, — неожиданно произнесла Катька, — что мир остывает.

— Что?! — от удивления я вздрогнул.

— Ну... — Она замялась. — Мне кажется, что энергия мира все время нарастала, нарастала, а потом вдруг перевалила через наивысшую точку и теперь стремительно понижается.

— Почему?

— Не знаю. Но не думаю, что это из-за сферы взаимодействия. Тут наверняка действуют более глобальные механизмы.

Я не выдержал и в подробностях передал ей наш разговор с Северным Оленем. Катька слушала очень внимательно, а когда я закончил, сказала:

— Понятно, что собой представляет твой Олень. Это проекция коллективного бессознательного на твое сознание. Все чувствуют, что мир катится в пропасть, но не все могут выразить это словами. Ты тоже чувствуешь, тоже не можешь выразить, а потому во сне у тебя на подсознательном уровне все соединилось в стройную картину.

Я усмехнулся. У Катьки действительно была удивительная интуиция. Из массы разрозненных фактов она без видимого труда собирала в голове некую теорию и могла довольно доступно ее сформулировать. Но самое забавное в том, что чаще всего она оказывалась права. Ведь именно она предсказала опасность использования свойств сферы взаимодействия в корыстных целях одного человека.

Однако в данном случае у меня было свое особое мнение по поводу Северного Оленя. Она ведь не видела его взгляд. Мне трудно было поверить, что такой взгляд мог быть у какой-то абстрактной проекции коллективного бессознательного. Нет, легче было поверить в жутких демонов и в существование самых настоящих чертей, чем в абстрактность Северного Оленя.

— Возможно, — я предпочел не возражать ей.

Добравшись домой, Катька созвонились с Максом. Там все было в порядке, что здорово нас успокоило. В любом случае, если Макс будет в безопасности, это даст нам дополнительные степени свободы, а это в сложившейся ситуации немаловажно. Я разместил ребят Эдика в отопляемом флигеле, велев дежурить по двое у ворот и входных дверей дома. Очки запретил снимать категорически. Об окнах позаботится компьютер, тем более что выбить бронированные стекла Алисе было бы не по силам. Дверь была единственным уязвимым местом, поэтому все мои предосторожности были направлены на нее. В конце концов я решил разместить еще двух охранников прямо в холле, чтобы не сводили взгляда со входа. Компьютеру я дал команду полностью блокировать электронный замок и даже снять с него основное питание. В общем-то эти меры успокоили и меня, и Катьку.

— Во сколько нам на вечеринку? — спросил я.

— Начинают там в одиннадцать вечера, но первыми приезжать нам не по пафосу, — ответила она. — В полночь, если явимся, будет нормально.

— Тогда, может, поспим немного? А то вымотался я до последней возможности.

Катька была не против. Мы выпили чаю и улеглись, бросив очки на тумбочку у кровати. От Катькиного плеча пахло теплом и уютом, я прижался к нему щекой и понял, что на большее меня уже не хватит. Все меньше сил и времени оставалось на настоящую радость, все больше уходило на дела, которые я предпочел бы не делать. Но не делать их было уже нельзя.