Разделенные океаном
Шрифт:
Он вновь улыбнулся.
— Вы мне не снитесь, Анна Мюррей?
Она отнеслась к его вопросу очень серьезно — ей самой иногда казалось, что она ненастоящая.
— Думаю, нет, — ответила девушка.
— И часто вы этим занимаетесь — кормите сирых и убогих?
Булочки с горячими сосисками были съедены, и сейчас он потягивал кофе из картонного стаканчика. Откуда-то прибежала собака и обнюхала бумагу, в которую были завернуты булочки. Ее хозяин, пожилой господин, улыбнулся Анне и с некоторым удивлением посмотрел на ее собеседника. Стояло чудесное июньское утро, и Центральный парк постепенно заполнялся людьми. Вдалеке были видны двое копов на лошадях. Анна
— Только когда кто-нибудь спит на скамейке. Я вижу ее из окна своей спальни. Она вон там. — Девушка махнула рукой в сторону апартаментов Блинкеров на другой стороне парка. — Мое окно — второе от угла на верхнем этаже. Я всегда выглядываю в него, как только проснусь.
— Классное местечко для жизни вы себе нашли, — с завистью заметил ее новый знакомый. — Означает ли это, что если я и сегодня ночью лягу здесь спать, то завтра снова получу завтрак?
— Да, — пообещала Анна. — Чем вы собираетесь заняться сегодня?
Бобби поставил стаканчик с кофе на колено и задумчиво сказал:
— Я могу заглянуть в «Сакс» [47] и купить себе новый костюм, затем пообедать в «Янтарной комнате» [48] — семга у них восхитительная, как мне говорили, — а после этого отправиться в кино. Было бы недурно посмотреть «Ветер» с Лилиан Гиш, я пропустил его в свое время, когда он только вышел на экраны. Вечерком, прежде чем отправиться на Бродвей и посетить какое-нибудь шоу, я поужинаю со старыми приятелями. — Он сухо улыбнулся ей. — Или же, в крайнем случае, я могу попробовать найти работу.
47
«Сакс» (полное название «Сакс, Пятая авеню») — универсальный магазин одежды, расположенный на углу Пятой авеню и Пятидесятой улицы в Нью-Йорке.
48
«Янтарная комната» — здесь: фешенебельный ресторан в Нью-Йорке.
— Надеюсь, вы найдете ее в самое ближайшее время! — пылко воскликнула девушка.
— Но больше всего мне хотелось бы отправиться автостопом в Калифорнию, в Лос-Анджелес, — сказал он и прищурился, словно бескрайняя гладь Тихого океана уже золотилась солнцем перед его глазами. — Там, по крайней мере, тепло. Меня не прельщает мысль о том, чтобы провести еще одну зиму на скамье в Нью-Йорке.
— Так почему же вы не уедете? В Калифорнию, я имею в виду.
Бобби пожал плечами.
— Мне страшно. Я родился здесь, в Нью-Йорке, и больше не бывал нигде. А до Лос-Анджелеса отсюда пара тысяч миль.
— На вашем месте я бы поехала. Вы легко можете получить работу в кино.
Он коротко рассмеялся.
— Это легче сказать, чем сделать.
— Все на свете легче сказать, чем сделать. — Анна порылась в карманах своего розового пальто. — У меня есть восемь долларов. Вот, возьмите. По крайней мере, часть пути вы сможете проехать на автобусе.
— Я не прошу милостыню. — Нахмурившись, молодой человек отвернулся. — Оставьте свои деньги себе.
— Вы съели завтрак, — мягко возразила Анна. — Вот это действительно была милостыня.
— Я уже жалею об этом, — неприветливо отозвался он. — Не трудитесь искать меня утром. Меня здесь
— Дело ваше. Но я все равно буду высматривать вас. Прощайте, Бобби, и удачи вам.
Анна положила восемь долларов на скамью и подтолкнула деньги к нему. Она задела его самолюбие, но хорошо уже то, что оно у него еще оставалось.
— Я наблюдала за тобой, — сказала Лиззи Блинкер, когда Анна вернулась. — Я бы очень хотела, чтобы ты больше не делала этого, милая. Так можно и пострадать ни за что.
— Он взял деньги? — спросила Анна. — Я дала ему восемь Долларов, но он отказался брать их, поэтому мне пришлось оставить их на скамейке.
— Понятия не имею. Как только я увидела, что ты уходишь, я перестала смотреть в окно. Ты уже завтракала? — Завтрак был единственным, что готовила Лиззи — за все остальное отвечали слуги, — это помогало ей, по ее словам, не утратить связи со своими корнями. — Когда я была маленькой и жила в Манчестере, у нас почти никогда не было завтрака. А когда был, то нам доставался лишь хлеб с маргарином.
— И какой он был на вкус, хлеб с маргарином? — поинтересовалась Анна.
— В те времена — великолепным, но сомневаюсь, что я сказала бы это сейчас.
Теперь Лиззи готовила оладьи, гренки с корицей, омлет и блинчики из тертого картофеля. На столе всегда стояли вазы с фруктами и кувшины с соком.
— Что бы ты хотела съесть сегодня, милая? — спросила Лиззи.
— Все, что угодно, — ответила Анна. — Я умираю с голоду.
Они вместе вошли в кухню, длинную, вытянутую комнату с вымощенным черной плиткой полом и белыми мраморными столешницами. На окнах висели желтые пластинчатые жалюзи, отчего даже в самые серые и тусклые дни кухня казалась залитой солнцем. У стены стояла плита с шестью черными кружками, которые наливались малиновым, стоило включить электричество. Иногда, в страшных ночных кошмарах, Анна чувствовала, как кто-то прижимает ее ладонь к одному из кружков; она даже ощущала отвратительный запах горелой плоти. Стол представлял собой круглую мраморную крышку, покоящуюся на единственной черной ножке; он напоминал ей гриб.
— Мои подруги все время спрашивают меня, как ты ухитряешься оставаться худой как щепка, несмотря на то что столько ешь? — Хотя Лиззи прожила в Америке уже более тридцати лет, избавиться от манчестерского акцента ей так и не удалось.
— Она сжигает жир с помощью танцев, мам, вот как.
В кухню вошел Герби. Он был в ярко-желтом свитере и белых брюках. Выглядел он безукоризненно, зато его комната наверняка пребывала в ужасающем состоянии; повсюду валялась одежда, которую он отверг сегодня утром. Герби поцеловал их обеих.
— В таком случае мне остается предложить своим подругам заняться степом.
— Что мы сегодня делаем? — обратилась Анна к Герби. Она частенько забывала о таких вещах.
— Глупая девчонка! — ласково упрекнул ее Герби. — Через два часа у нас кастинг, забыла? Это для участия в новом бродвейском шоу, «Розы алые»...
— А фиалки — синие [49] , — пропела Анна.
— Сахар — сладкий, — с улыбкой подхватила Лиззи.
— И вы тоже, — закончил Герби. — Обе, — добавил он с очаровательной улыбкой. — Я никого не хотел обидеть.
49
Имеется в виду популярное стихотворение английского поэта Эдварда Спенсера, написанное в 1590 г., — «Розы алые, а фиалки — синие».