Раздумья ездового пса
Шрифт:
Постепенно руки перекочёвывают на колени. Правда. бывают моменты, когда они рефлекторно ныряют между… Я терплю и, весь в поту, доверяю, доверяю, доверяю все больше и больше.
Язык, конечно, работает. Ну, о языке попозже. Инструктор должен уметь научить ученика предвидению ситуации и сделать это коротко, внятно, корректно, вовремя. Лучше — «до того». Лучше, когда делаешь это красиво. Боже упаси — под руку. Это проверяющий высокого ранга может процедить, в самый неподходящий момент, вызывающе-презрительным тоном: «Кто тебя учил так летать?» И человек теряется: «О чем это он? о том? об этом? а может, обо всем сразу?»
Я приучаю молодых, с привлечением «Чикалова», чтобы не терялись перед высокой фуражкой. Спросит проверяющий: «Кто тебя так учил?» — отвечай смело: «Ершов». Срежь его. А я — отвечу, если что.
Не знаю, претензий ко мне со стороны начальников не было.
А как же с показом собственными руками?
На третьем или четвёртом полёте довелось нам заходить в Новосибирске ночью в сложных условиях. Малоподвижный фронт закрывал Толмачево низкой облачностью, и уже с одним курсом садиться было нельзя; с другим курсом высота облачности ещё позволяла, и РП решил сменить курс посадки, благо, ветра почти не было.
Смена посадочного курса всегда сопровождается суетой и «этажеркой» самолётов в зоне ожидания. Диспетчер круга решает сложную задачу разводки самолётов на безопасные интервалы, и это связано с энергичной сменой эшелонов и отворотами на большие углы; тут уж держи ушки топориком.
Экипаж должен работать как единый отлаженный механизм, чётко представляя себе всю обстановку и своё положение на кругу.
А тут справа помощник… едва справляется со скоростью и высотой, путается в ответах… растерялся…
Короче, взялся я сам: и скорость, и курс, и шасси, и закрылки, и связь, и контрольную карту… и все это надо окинуть капитанским взором и оценить объективно.
Ну, опыта мне хватило. Кроме фар: до них как-то руки не дошли; штурман громко и чётко читал высоту, и над торцом я только успел ударить по тумблерам фар в положение «Рулежные»; фары высветили бледным светом столбы тумана, а сквозь них — тусклые строчки огней по обочинам, расплывающиеся в залитом дождём стекле. «Дворник» молотил; я для гарантии поставил режим 75 — и тут же покатились.
— Малый газ! Реверс! Реверс, реверс, включай же! Тяни рычаги!
Он так и не понял, что мы уже сели. Он вообще ничего не понял:
— Как по телевизору…
— Когда-нибудь и ты так научишься.
Я вспомнил американский боевичок с девочкой-подростком за штурвалом, ухмыльнулся: режиссёра бы сюда… да только ничего бы он не понял.
Я сам-то делал все на подкорке: руки справились по привычке. Так девятнадцать же тысяч часов за спиной!
Но — красиво.
Так вот, о языке. Ну, школа собственных родителей-учителей; да с шести лет в библиотеке, в читальном зале (трудно сейчас поверить, но мы по полдня просиживали в читалке); да два курса института — к училищу я свободно владел русским литературным языком. И на самоподготовке курсанты-товарищи часто, да почти что каждый раз, просили меня «растолковать» только что услышанный на занятиях материал. И я брался. Уяснял и для себя до тонкостей, и научился популярно доводить до людей.
С тех пор я понял, что есть во мне то, в чем я безусловно силён. И вокруг этого стержня наматывался и наматывался опыт. Я ничего не забывал из того, что случалось и со мной, и с коллегами. В лётных дневниках копились факты; я думал, анализировал, делал выводы. Складывалось профессиональное мировоззрение.
Практика подтвердила: мне дано тоньше и глубже многих чувствовать полет. Значит, я должен это передать.
Вот она, убеждённость, что «птица — велика»: именно я-то лучше всех и продолжу наше Дело. Не могу себе позволить из ложной скромности унести с
собой накопленный и обобщённый опыт моих учителей. Может, я именно ради этого и рождён на свет. И чем нас, таких вот, «нескромных», «блаженненьких», что «от себя гребут», будет больше, тем человечество энергичнее пойдёт вперёд. И не политиками движется прогресс — политики нас уже «задвинули», — а мастерами, идущими в первых рядах. И вызревает это внутри каждого отдельного человека, по-своему, индивидуально, неповторимо, не так, как у всех.
Не я один такой — есть единомышленники, мастера, есть каста людей, которым мало крутить штурвал за ту копейку, а надо, зажав часть тела в кулак, дать штурвал молодому, потому, что ЕМУ БОЛЬШЕ ХОЧЕТСЯ! И в успехе ученика увидеть свою жизненную состоятельность, смысл, высшее нравственное наслаждение.
Стал я подхваливать второго пилота, и у него постепенно стало спадать напряжение, а это — важнейшее условие для свободной, творческой работы над собой. Появились первые маленькие успехи. Это позволило мне выразить надежду, что если он и дальше так же будет стараться, да попадёт к хорошему, щедрому капитану в экипаж, то через год вполне может приблизиться к среднему уровню. На что ослеплённый эйфорией первых успехов молодой человек амбициозно заявил, что «года — много».
Ну, амбиции молодости, подкреплённые первыми робкими ростками профессионализма, это, в общем, неплохо. Но, сынок, давай все-таки подождём с годик…
Через годик или даже полтора встретились мы где-то в дальней командировке. Он летал в экипаже, где энергичный и требовательный капитан летать давал, но учил полётам — методом щенка, брошенного в воду: захочет жить — выплывет.
Чуть не со слезами молодой человек стал проситься обратно ко мне в экипаж: «хоть на 20 часов… а там я вернусь обратно к нему; мне важна Ваша оценка…»
Ладно, выпросил я его к себе на те двадцать часов. И что же: научил он его таки летать! Правда, кровушки попил… не у всех же курортные условия, как у меня. А мой прогноз сбылся: получился надёжный второй пилот, хороший помощник капитана.
Я спросил его теперь: «Ну, года — много? Он только покачал головой: „И двух — мало“. Начало доходить до человека.
По прошествии определённого времени вдруг замечаешь, что у обучаемого успехи вдруг начинают перемежаться неудачами: посадки погрубее, расчёт то с перелётом, то с недолётом, и вообще, создаётся впечатление, что из растущего пилота получается чуть не разгильдяй. А главное: пропадает с таким трудом наработанная стабильность, по которой проверяющие судят о надёжности лётчика.