Разгар брачного сезона (сборник)
Шрифт:
– Кто тебе дал право так издеваться над людьми?
Мороженый улыбнулся, и камера зафиксировала эту глумливую улыбку.
– Людьми? – неожиданно изменившимся голосом спросил он. – Где вы видите здесь людей?! Может быть, это он?
И появившимся в его руке жезлом он указал на бомжа, который выиграл бой. Его противник со вспоротым животом уже лежал на плацу без движения. Тем временем к победителю подбежали охранники, двумя резкими движениями опрокинули его наземь и разоружили.
Мороженый достал из кармана бутылку водки и кусок дешевой вареной колбасы.
– Смотрите! Он все это делал ради бутылки водки!
Он прошел на плац, шурша своим пестрым халатом, и остановился в метре от бомжа. Взгляд бомжа сосредоточился на руке Мороженого, в которой находилась бутылка водки. Режиссер брезгливым движением бросил бутылку в бомжа таким образом, чтобы он не разбил ее. Однако почему-то бомж занервничал и с функциями голкипера не справился. Он трясущимися руками не сумел удержать бутылку, и она, ударившись об асфальт, разбилась.
– Свинья! – выругался Сергей Николаевич и, подскочив к бомжу, от всей души отвесил ему удар ногой в лицо. – Какого черта ты изводишь добро, сволочь!
У бомжа на лице появилось плаксивое выражение. Однако до конца не было понятно, чем оно вызвано: раскаянием в содеянном убийстве, унижением от удара в лицо или сожалением по поводу разбитой бутылки, скорее всего последним.
– Дубль два! – заорал Сергей Николаевич. – И запомни – водку выпить прямо здесь и колбасу сожрать с земли! И ползать, ползать побольше! Понял?
Бомж утвердительно закивал головой.
– С-сука! – в сердцах воскликнул он, уже направляясь к своему месту.
Дубль два удался лучше. Возникшая в руках Мороженого вторая бутылка водки была с успехом поймана бомжем-победителем и распита. Правда, сцену пришлось прерывать, так как бомж слишком налегал на водку и не хотел закусывать. Вывалянную в грязи колбасу его заставляли есть, отбирая у него бутылку и помахивая ею перед ним как пузырьком валерьянки перед котом.
Наконец бомж преодолел дистанцию в двести пятьдесят граммов и, откинувшись навзничь, затих. Жидкость полилась на асфальт. Изо рта бомжа потекли слюни, и через некоторое время послышался храп.
«Наверняка потом дадут все это крупным планом», – с трудом сглатывая подступивший комок в горле, подумала Лариса.
– Всем спасибо! – послышался голос Сергея Николаевича.
И Лариса пристально посмотрела на него. Да, это он, тот самый «талантливый режиссер, из наших местных, но иногда перебарщивает…», – вспомнила она слова Михаила.
Она бросила быстрый взгляд на Мороженого, который в этот момент подходил к Сергею Николаевичу, и по всему было видно, что он доволен отснятым эпизодом. Он вынул пачку «Мальборо»… и у Ларисы закружилась голова.
«Господи боже мой! Но этого же не может быть!» – пронеслось у нее в голове. Она вспомнила кадры смерти Шумилина, которые были запечатлены на той кассете, которую ей подбросили. Но голос! Голос! Боже мой! Она вспомнила наконец этот голос, который она слышала пять дней подряд, когда продолжалась их слежка за видеолотком и офисом «Ревлана». Но это было так невероятно, что она и вообразить себе не могла.
Лариса была готова провалиться сквозь землю. Ее охватила слабость, но каким-то неимоверным усилием воли она выдавила из себя крик:
– Шумилин! Неужели это ты?!
Глава тринадцатая
Резиновая маска повернулась в сторону Ларисы и спокойно ответила:
– Да. Ты, надо полагать, удивлена?
И, не дожидаясь реакции Ларисы, Мороженый сорвал маску со своего лица.
Она долго не могла понять, почему в тот момент не упала в обморок. Ведь это было как обухом по голове – перед ней, бывший всего лишь секунду назад Виталием Мороженым, стоял ее одноклассник, Михаил Шумилин. Тот самый, в сердце которого вонзился нож. Он был жив, здоров и даже позволил себе ухмыльнуться при виде остолбеневшей Ларисы.
– Рассортируйте их, пожалуйста, – бросил он двум парням в камуфляже, стоявшим рядом. – Его в шестой, ее в пятый. Мне необходимо с ней поговорить. И без насилия, пожалуйста…
Охранник слегка подтолкнул Ларису в направлении аллеи, которая вела к пятому домику, где они провели с Евгением ночь.
Когда они зашли в домик, первой фразой Шумилин-Мороженый задал тон разговору:
– В мире слишком много зла, дорогая Лара!
– И ты – один из ярчайших его представителей, – ответила Лариса, яростно глядя на него и крутя связанными за спиной руками.
– Ты сама все прекрасно видела. Разве можно назвать этих выродков людьми? По-моему, это просто мясо…
– В таком случае кто ты?
– А я им не являюсь. Я лишь использую мясо в интересах искусства.
– Слушай, ты всегда был таким сумасшедшим или в школе только прикидывался?
– Прикидывался. Если ты заметила, я всегда держался особняком в классе. Я был слишком средним, слишком серым. Но в любом человеке заложено стремление где-то стать первым.
– Ты знаешь, лучше быть серостью, чем таким великим, как ты…
– Это всего лишь частное мнение, – улыбнулся Шумилин.
Ларису вдруг поразило то, что они разговаривают совершенно спокойно. Она после первоначального шока, вызванного демаскировкой Мороженого, успокоилась. Все-таки школьные годы значат многое. Она абсолютно не испытывала никакого страха перед рядом стоящим режиссером, который отправил на тот свет, видимо, не один десяток людей. И все потому, что подсознательно она не представляла себе, чтобы тот, с кем она была знакома с детства, мог причинить зло именно ей.
И вдруг она вспомнила то, что поразило ее в самое сердце.
– Миша… Но твой отец…
– Мой отец? – спокойно переспросил Шумилин. – Он – тоже мясо. Может быть, даже еще более отвратительное, чем то, что ты видела сегодня.
– Но… У меня это не укладывается…
– Сейчас ты спросишь, кто же тогда я, если во мне течет та же кровь? Это сложный вопрос, но я постараюсь ответить. Во-первых, детство мое было абсолютно безрадостное. Отца ты видела на экране, мать наблюдала воочию. Если первый – животное, то вторая – просто глупая гусыня. И ты можешь мне сколько угодно говорить о зове крови и прочей подобной ерунде, вбитой тебе в голову с другими прогнившими догмами. Я объективно оцениваю реальность. И ему, и ей на меня, кстати, всегда было просто наплевать. А после того как мой папаня изнасиловал маленькую девочку, для меня он просто перестал существовать. Все то хорошее, что он делал мне когда-то, померкло и испарилось из моей памяти.