Разгневанная земля
Шрифт:
— Неправда! Он лжёт! Не было такого разговора! — закричал Янош.
Марика стояла ни жива ни мертва. Сам господин Танчич, и этот капитан в блестящем мундире, и женщина с непримиримым взглядом — все показывают против Яноша. Но не обманывает её сердце — не врёт Янош! Но как же доказать, что он невиновен? Она почувствовала, как сильная рука сына охватила её плечи, потянула, повела прочь, дальше от всей этой возбуждённой толпы. Марика не посмела противиться. В решительности сына почудилась ей властность Иштвана. Она искоса, с невольным уважением взглянула на сына и впервые заметила, что он повзрослел и возмужал.
— Подождите! — попытался Танчич удержать мать и сына, но те даже не обернулись. — Тереза! Шандор! Надо вернуть их!..
Петёфи нахмурился:
— Не трогайте их… Кончайте, господин Вейль, да покороче.
— Очень возможно, что парень и в самом деле не помнит, как он мне подтвердил, что Бобор и Танчич — одно и то же лицо, — продолжал капитан, но в тоне его исчезла прежняя уверенность. — Дело в том, что я сделал вид, будто не придаю значения его словам. Вдобавок в тот день как раз парень выпил двойную порцию водки, которую я ему дал для подкрепления сил…
— Врёт, подлец! — Громовый голос Аронфи оглушил соседей.
Петёфи, приветливо улыбаясь, подозвал грузчика:
— Если хочешь высказаться, Аронфи, иди сюда, говори!
Фигура грузчика возвышалась над толпой, как маяк над бушующим морем. Не понижая голоса, он продолжал:
— Я говорить не горазд, только знаю одно: парень капли в рот не берёт… Вот и Герман, что с ним работает, то же самое подтвердит! Давай, Герман, рассказывай!
Шредер подался вперёд:
— Что верно, то верно: Янош так приучен с малых лет. Отец его очень строг. Мы с Аронфи хотели однажды с ним на радостях чокнуться, ну, а он ни за что! Янош почитает отца и не нарушает его воли. А насчёт вас, господин Танчич, скажу: парень любит и почитает вас всё равно как родного отца…
Танчич с укоризной взглянул на Терезу:
— Да я и сам полюбил его словно родного сына. Мне подумать страшно… — Танчич остановился: к нему пробиралась женщина в кружевной косынке; она с мольбой протянула к нему руки. — Магда! Так это вы…
— Умоляю вас, не презирайте меня… Я сделала это не со зла. Я не понимала, что может так обернуться. Молодой столяр не виноват…
Не в силах сдержать слёзы, женщина не договорила и бросилась бежать; все растерянно глядели ей вслед.
Танчич обрушился на Вейля:
— Так вот для чего вам понадобилось оклеветать молодого рабочего! Вы хотели отвести подозрение от вашей жены!
Жалкий, не смея поднять глаза, стоял Вейль.
Петёфи гневно смотрел на него:
— Трепещете, отважный капитан? Да, счастье штыка переменчиво! Уходите прочь отсюда! — Поэт взмахнул тростью, и скрытый в ней штык внезапно вылетел, прочертил в воздухе дугу и, никого не задев, упал на землю.
— Хорошая примета! — воскликнул Вашвари. — Штык сам направился на Вену!
Рукоплескания, восторженные крики «ура» выразили ликование толпы. Танчича подняли на руки и под несмолкаемые восторженные крики понесли. Взобравшись на верх кареты, Вашвари тщетно пытался призвать к тишине. Толпа затихла лишь тогда, когда Петёфи протянул Танчичу небольшой ларец, перевязанный национальными лентами.
— В этой шкатулке хранятся первые оттиски «Двенадцати пунктов свободы» и «Национальной песни», напечатанные свободно, без цензуры, — произнёс Петёфи. — Мы вручаем их вам для передачи на вечное хранение в Национальный музей. Эти первенцы венгерской свободы, знаменуя прекрасное начало освобождения нашей родины, станут для потомства священными реликвиями.
Танчич благоговейно принял ларец из рук Петёфи. Теперь толпа понесла его дальше, к музею.
Навстречу процессии показался первый отряд только что созданной национальной гвардии. Пёстрое вооружение — ружья старого образца, турецкие сабли с потемневшими клинками — и больше всего трёхцветные повязки вокруг левого рукава и такие же сделанные из лент розы на шляпах придавали ополченцам праздничный вид. Вашвари и Антал Такач, наборщик, снявший с типографской машины первый экземпляр «12 пунктов свободы», несли стяг со словами: «Да здравствует гражданское вооружение!» Следовавший за ними оркестр заиграл марш Ракоци. Кто-то затянул ставшие в этот день уже известными слова:
Встань, мадьяр! Зовёт отчизна! Выбирай, пока не поздно: Примириться с рабской долей Или быть на вольной воле!Многотысячная толпа остановилась. Подняв вверх руки, люди приносили священную клятву:
Богом венгров поклянёмся Навсегда — Никогда не быть рабами, Никогда!Громовое эхо священной клятвы разнеслось по всей стране.
Глава тринадцатая
Янош находит свою дорогу
Марика и Янош шли, избегая людных улиц.
Янош шагал быстро, и Марика еле поспевала за ним, но ничего не говорила. Время от времени он останавливался, брал её под руку и делал два-три шага вровень с ней. Потом она опять отставала.
— Он врёт! Всё врёт! Ничего этого не было!.. — злостью повторял Янош.
Только теперь Иштванне почувствовала, как она устала. «Это оттого, — подумала она, — что правый башмак сильно натирает!.. Верно, до крови, потому что чулок прилип к ноге и будто запёкся!» Она легонько прикоснулась к плечу сына и спросила:
— Далеко ещё?
— Устала, мама? Потерпи немного, уже совсем близко. Я живу у хозяина. Хороший он человек, душевный…
— Ну вот, значит, есть с кем посоветоваться, — обрадовалась Марика. И ей стало казаться, что не так уж она устала и башмак не очень жмёт.
Никогда, наверно, ни одна самая уютная и гостеприимная квартира не казалась никому столь желанным приютом, каким в этот день показалась Марике маленькая столярная мастерская.
Войдя, Янош засветил керосиновую лампочку.