Разговоры с Богом
Шрифт:
— Я так обижена, Господи… меня так обидели, Господи…
Промокает платочком слезы.
Смотри, я в той жизни имела трех…
Ну, считались мужьями…
Я любила, ласкала и холила их, как могла…
А чего не могла…
Да, и тоже меня все бросали…
Бросали и как бы…
Ну, то есть бросали…
Но, честное слово, — я так не обижалась.
Ну, так, чтобы очень обидеться…
Ужасно обидеться…
До
Всхлипывает.
Потому что умела каким-то удивительным способом проглотить обиду и дальше идти…
Оставались какие-то силы…
Чтобы жить еще дальше зачем-то — понимаешь?..
Всхлипывает.
И я никого — можешь верить — ни разу и никого не проклинала.
Мне бывало, конечно, обидно и больно, но я себе говорила: в сущности, если подумать, никто никому ничем не обязан…
Никто не обязан — и все…
И нужно терпеть.
Терпеть, образно говоря, и терпеть…
В общем, так…
Плачет.
Вот так я и знала, что буду реветь…
Слезами ему не поможешь…
Он помирает, мне жалко…
Внезапно как будто пугается чего-то, рот прикрывает руками, подозрительно озирается по сторонам.
Ой, прости…
Я представила — вдруг, нас услышат…
Кому еще рассказать про такое — кроме Тебя?..
Тяжело вздыхает.
Значит, уже я жила не в Караганде — а в Москве.
Снимала малюсенькую, но зато совершенно отдельную однокомнатную квартиру. За МКАД…
Туда, если, образно говоря, двигаться строго по Горьковскому шоссе, в направлении Балашихи… не доезжая… жемчужины нашего Подмосковья…
Был у меня свой холодильник, телевизор 21 инч, большая и очень удобная полутораспальная кровать, ковер с тигрятами и тигрицей…
Боже, о чем я?..
Вот: я однажды встречаю — его!
Он безработный, я — безработная.
Вместе сидим в длинной очереди, ждем, когда позовут и общаемся, образно говоря: трали-вали, не знали…
В Москве, Ты подумай, в кои-то веки встретить живого мужчину и даже поговорить!..
Короче, общались, общались мы с ним, и общались, а потом он так странно и пристально так на меня посмотрел и говорит: А что, говорит, милая Лялечка, возьмите, говорит, пожалуйста, меня к себе ненадолго!
Пожалуйста, думаю я про себя, разбежалась! А сама удивленно, тем временем, тоже на него смотрю, и, опять же, про себя думаю: может, он шутит?..
По виду, однако, я вижу — не шутит.
Но, думаю, может, такая у человека манера: он, вроде, не шутит — но как бы и шутит?
Люди такие разные…
И я улыбнулась ему, как могла, по-доброму и открыто: отчего же — ему говорю! — ненадолго, можно — говорю ему! — и надолго!
И улыбаюсь ему изо всех сил, чтобы он сразу понял: с юмором у меня хорошо. Правда-правда…
Но, однако же, вдруг, замечаю на глазах у человека настоящие слезы:
Надолго, наверное — говорит! — я не смогу, потому что — говорит! — я, наверное, скоро умру.
Лялечка молчит. Как природа.
Ну, как на такое мне, Господи?..
Еще и еще пытаюсь понять: может быть, все-таки шутит?..
Но понимаю — не шутит.
Напротив, я вижу в зеленых глазах какую-то, образно выражаясь, уже нездешнюю тоску, и бледность на впалых щеках — признак благородства…
Тяжело вздыхает.
А чего я могла?
То и сделала, что я могла: жить пустила!
А как же мне было его не пустить: без родных, без знакомых,
без денег, без крыши над головой, смертельно больной…
Я пустила.
Пустила его, я пустила, пустила!..
Всхлипывает.
Короче, взяла я его за руку — и по врачам.
Как ребенка водила.
А у него — говорят — запущено все, и ужасно.
И нужна операция — говорят — и тоже — говорят — никакой гарантии.
Но я, тем не менее, все ж таки уломала его и легли мы с ним под нож.
Извелась, поседела…
Ему только хуже.
И день ото дня ему хуже, и хуже…
Я ночами не сплю, что мне делать?
Все жалеют меня и его, говорят: отпусти, говорят, хватит мучить!
Что?
Вот так человека взять — да отпустить?..
Вот так вот мужчину взять — да отпустить?..
Упрямо мотает головой.
Нашла, наконец, великого колдуна.
Из Адыгеи!
Хромого, усатого, желтоглазого.
С большими такими зубами.
Он когда так улыбался — губы у него так по сторонам разъезжались — и так возникали зубы…
Колдун!
Денег хотел.
И много.
А откуда у меня много денег?
И мало, не помню, чтобы водились — даже когда работала продавщицей в цветочном ларьке у метро…
А с другой стороны, я подумала: из-за денег мужчине помирать?
Мужчина сегодня — как Бог: не вижу, но знаю, что где-то Он есть!