Разговоры с Раневской
Шрифт:
— Простите, — склонился я, — но я так и вижу вас с испанским веером.
— Это Фаина вам рассказала? — Алиса Георгиевна, держа в одной руке бутоньерку, уперлась кулачком в бок, сверкнула глазами и стала похожа на испанку. — Скажу вам по секрету — Фаина самая… Нет, выражаясь изящно: Фаина — моя поклонница с самым большим стажем. Мы познакомились, когда ей было двенадцать! Но Александр Яковлевич принял ее в наш театр, исходя не из этого.
Она говорила своим неповторимым низким голосом, особым — не контральто, а грудным сопрано. И вдруг предложила:
—
— Как, вы водили его к себе! — воскликнула Ф. Г., когда мы вернулись. — Я тоже хочу, умоляю.
Экскурсия повторилась, и мы снова застыли у портрета.
— Случай в своем роде единственный: я могу любоваться собой! — сказала Алиса Георгиевна. — Потому что это я и не я — это воображение Якулова…
Мы вышли на Бронную, когда еще не стемнело.
— Нет, нет, — запротестовала Ф. Г. — только по бульвару! А на Пушкинской возьмем такси.
И вот странно, как только мы поравнялись с театром, на том же самом месте, что и два часа назад, Ф. Г. снова заговорила о своей героине из спектакля «Деревья умирают стоя».
— У меня было в Бабушке и такое, чего Верико не делала. Наша ассимилированная испанка показала мне несколько движений знаменитого фламенко. Я даже пыталась танцевать с нею у себя дома. И потом перенесла одно движение на сцену. Нет, я при этом сидела, но этот жест был как воспоминание о молодости, вовсе не пресной!
Почему-то мне всегда хотелось на сцене танцевать. Ну, танец в «Сэвидж» вы знаете. Танец в «Золушке» в картину не вошел. А когда с Павлой Леонтьевной мы репетировали Риту Каваллини в «Романе», там я тоже порхала с наперсницами в каком-то хороводе, держа одной рукой край платья, а другой рассыпая воздушные поцелуи. Павла Леонтьевна очень смеялась, назвала мою грацию медвежьей и сказала:
— Фаина, поклянись, что никогда в жизни на сцене ты танцевать не будешь! Поклянись, слышишь.
Я поклялась. И теперь вы можете гордиться: вы знакомы с клятвоотступницей. Такое не часто встречается!
Прогулка по Кремлю
В Кремль мы собрались месяца через два. Было уже тепло, и деревья зазеленели.
— Если честно говорить, мне и не очень хочется бродить здесь,—сказала Ф. Г., когда мы миновали Спасские ворота. — Одного раза вполне довольно. До революции, как вы, конечно, не догадываетесь, я не удосужилась посетить этот символ государственности. Другие были заботы, и ничего, кроме малинового звона на пасху — со всех сторон, и из Кремля тоже, — не запомнила. Меня по легкомыслию больше интересовал Мюр и Мерилиз — там мне Гельцер поднесла чудную Шанель № 5. На такие духи моих денег не хватило бы.
А потом Кремль стал закрытой крепостью, и я видела его только в кино. Смотрела на экране бесконечные физкультурные парады на Красной площади и не подозревала, что они — любимое зрелище Сталина и его подельника Гитлера. Михаил Ильич Ромм в своем «Фашизме» показал это.
Александров и Пырьев по поводу и без вставляли Кремль в фильмы. Иван даже умудрился засунуть Кремль в эту ходульную мелодраму, где Ладынина всю картину страдает на одной краске. Не помню, как этот бред назывался.
— «Испытание верности», — сказал я.
— «Испытание зрителя», который может все снести, если чушь подслащена Дунаевским. Исаак Осипович, кстати, и был-то в Кремле от силы два раза, получая награды. Я тоже побывала на таком получении и на всю жизнь запомнила это.
Задолго до события составлялись подробные списки. Там указывалось все: место рождения, год, образование, работа, семейное положение и номер паспорта, конечно. Потом, недели за две до вручения ставили в известность, когда и к каким воротам явиться.
— Не забудьте паспорт! — предупреждали по телефону. Помню, часам к двум дня у Боровицких ворот, в садике выстроился длинный хвост — никого не пускали, пока не выйдет время. Затем поочередно начали сличать фотографию в паспорте с наружностью, номера и прописку с тем, что значилось в списке, и так у каждого, каким бы известным он ни был. Пройдешь ворота —дальше ни с места, жди, пока всех не проверят.
Стою, оглядываюсь: нигде ни души, пустой тротуар к Кремлевскому дворцу, и только дюжина кагебешников возле нас, все в форме. Шестеро встали впереди, шестеро — сзади и повели нас колонной к Дворцу. «Как заключенных, — подумала я. —Только конвою не хватает ружей».
— Подтягивайтесь, подтягивайтесь, товарищи! —торопят нас.
Всем-то любопытно, вертят головами по сторонам, но нельзя! А идти всего метров сто, не больше. У входа во Дворец — там такая медная табличка сверкала на солнце «Верховный Совет Союза ССР» — снова проверка, такая же дотошная, все уже измотались — сил нет. Поднялись по длиннющей лестниие, а уже три часа!
Появился Калинин, нет — Георгадзе. Расплылся в улыбке и сказал мне что-то об особом удовольствии, и я в ответ заулыбалась, а сама думала: «Скорей бы все это кончилось» Неуютно там, как в казарме. И бокал шампанского не поднял настроения.
А главное, дальше — то же самое, но в обратном порядке! «А теперь-то зачем? — закипала я. — Ну, каждый получил свое, ничего не украл, — отпустите душу с Богом!» Нет, те же испытующие взгляды, каменные лица, будто и «Весну» никогда не видели, — это я ведь за Маргариту Львовну получала лауреатство.
Мы сидели на скамейке неподалеку от царя-колокола, никогда не звонившего, и царь-пушки, никогда не стрелявшей.
— А это и не нужно! — усмехнулась Ф. Г. — У русского народа — постоянная тяга к гигантам. Все самое большое, пусть и недействующее, — наше. Огромное и могучее. Отсюда и страсть к силе, поклонение всевластию, восторг от изуверства, сделанного сильной рукой.
Пойдемте на ту сторону — я вам кое-что покажу, — предложила Ф. Г., и мы ступили на зебру пешеходного перехода, но тут же раздался свисток одиноко стоящего военного: