Разговоры со спящими

Шабанов Роман

Убирает – аккуратно веничком подметает, в какой-то момент шлепает им: «Вот тебе!» Закончив, поворачивается, идет к соседнему надгробному камню.

Лежите? Ну да, конечно, что же еще? Ничего, что у вас такой сосед. Шумный попался. Ничего, я его воспитываю. Получается? Во всяком случае, пытаюсь. (Сконфуженно улыбается, топчется на месте, не знает, то ли присесть, то ли остаться так.) Ну здравствуй, Тонечка… вот, принес тебе цветы. То есть какие это цветы, но знаешь, это такие, что мороз могут выдержать. Елочные. Я сам их из пихты сделал. Они могут всю зиму пролежать, и ничего. А те, что приносят другим, они же уже через пару дней сохнут, и птицы их на свои гнезда уносят. Так вот тебе долгий букет. Я же помню, хотя как тут не помнить, когда у тебя черным по серому: «У меня праздник. Точка. День рождения. Многоточие. Подарки. Вопрос». Ну, в смысле, три года после смерти. А подарок вот…

Пауза, помогающая смотрителю собраться с мыслями, так как этот разговор, по всей видимости, ему дается нелегко.

А после смерти начинается новая жизнь. Человек как будто заново рождается. Вон Марику только два, поэтому

так и шалит. Да что с тебя взять, когда тебе два? Конечно, для него шутка – это когда трое смеются над четвертым, которому совсем не смешно. В два года всегда так! Там есть новорожденная, Ларка, ей только месяц, понимаешь, она еще грудная совсем. Когда ей будет два, она присоединится к Марику, хотя тот в четыре уже должен будет остепениться. А есть и старики. Под тридцать. Они смирные, лежат себе. Приходишь к ним, а они тебе ничего, но ты чувствуешь, как они рады. Земля как-то дрожит. И сам тоже. А ты со мной. Просто так. Не потому что мы с тобой… ла-ла-ла… или у нас с тобой родственные связи. Или еще какие?! Хорошо, что я про тебя ничего не знаю. Могилка у тебя. Без фотографии. Только две даты. Кто-то уж очень старался. Надорвался, небось? То ли сын, то ли муж, то ли просто дядя Толя. И не важно, кто был такой хороший. Тебе три, и ты для меня… ну все равно что дочь. А это подарок. (Кладет «букет» на могилку, оправдываясь.) В следующий раз куклу принесу, в три обычно с куклами. А пока на вот… (Достает из кармана горсть конфет.) В моем детстве все «Гусиные лапки» любили. До сих пор не понимаю, почему гусиные? (Решается присесть, чтобы говорить с ней ближе, как будто старается, чтобы все остальные не слышали.) А потому, что гусям лапки-то и не нужны. Они когда-то летали больше, а тут одомашнили их, вот и понадобились. А лапки – они все на конфеты шли. Засыпаешь? Спи. Спи. (Встает.) Нет, нужно вернуться, высушиться. А к остальным позже. Тем более Карен и Тимоха спорят. Им не до меня. Василий Грешков перечитывает Джойса. Специально положил ему. Знаю, что Джойс его успокаивает. Тут много книг оставляют. Пока ждут, пока другие разговаривают. Не все же могут. Только книги все не про то – разные детективы, анекдоты на все случаи жизни, а тут увидел: на скамейке оставлена. На обложке дверь и такой старинный замок. И еще более странное название. Я и хвать ее. Если оставлена – то уже ничья. А у меня Васька, так он «Улисса» от и до. Я уж думаю, что Васька при жизни тоже писал. Те, кто Джойса любит, не могут не писать. Это уж точно, я думаю. Еще к Ляльке надо заглянуть, она у меня в тот раз что-то совсем затихла, как будто обиделась.

Идет в сторону левого портала. В какой-то момент останавливается. Ищет что-то перед собой и как будто находит, зафиксировав свой взгляд на одной точке, продолжает.

Люблю говорить с теми, к кому уже никто не приходит. Просто когда приходят… те – они беспокойные. Словно оживают – только растравляют. Невозможные даже. Мешают им. Успокоиться. Они же не просто так легли. Чтобы успокоиться. Не затевать корчевание пней и дрожь земли. А то и каждый день. Мы вас любим, нам без вас тоскливо, без тебя пес не ест и у мужа псориаз. Как же они не понимают, что лучше вообще не приходить. А то стоят, курят нехотя и жалуются. И те, что склонились, выжимая платочки, и те, что в стороне смолят непрерывно. Поглядывают на своих жен, что привели. Во сука, думают, выходной испортила. Нужно, как только выйдем, в магазин заскочить за раствором успокоительного с градусом. Разве что один придет, поплачет, но это исключение… а так – кладбище не место. Фотографируются, да и разное делают. А они же ждут. Те, что лежат. Между собой переговариваются. Особенно первое время после похорон, после того, как приходят скучные лица с тоской и сожалением. «Поторопилась ты. Еще бы годик. А потом можно». А мои спокойные, да, резвятся, но так, по крайней мере, их никто не портит дурным влиянием, Я их один воспитываю. Они не против. Так я и ограду покрашу, и подмету, и землю взрыхлю, чтобы цветы росли. А пока пусть вот эти елочные цветы. Они ничего, правда же?

Сцена 2

Та же спальня примерно через год-полтора. Все, что должно быть при появлении ребенка – детская кроватка, комод, разложены пеленки, слипики, шапочки, над кроваткой мобиль. У Девушки на руках грудной ребенок. Ребенок плачет. Девушка пытается его успокоить с помощью бутылочки, соски, звука «з-з-зз», но тот не унимается. Слышится стук в стену.

Девушка. Поняла. Все! (Стук продолжается. Она встает, отвечает еще более сильным стуком.) Что, умный такой? Сейчас стену пробьешь, и что дальше? Чур, чай с меня, с тебя тортик. (Непрерывный стук.) У кого руки трясутся возле стенки? Мне наплевать, что у вас нервы, золотая свадьба и уважение с подписями. Мне нужно понимание. Он же ребенок, он должен кричать. Я же не могу его подушкой накрыть. Может быть, у вас принято подушкой и над газом держать, знаю, есть такие, но мне нужно время. (Стук, крик.) Вре-мя! (Устало.) Мне нужно время, мне нужно… (За стенкой слышится, что громко включили телевизор.) Спасибо. (Крик.) З-зззз-з. Молодежь переехала, теперь меня окружают старпёры, которые день и ночь дома, выстраивают график, как им угодно. А удобно им в точности то, что неудобно мне. Не любите ночью спать. Нормально. Ночью не спят, смотрят до самого утра телевизор, хотя, может быть, и спят под Олимпиаду, кино не для всех. При этом бормочут, бормочут… Вперед. Бл. дские лыжники. Бл. дские конькобежцы, бл. ские боксеры, бл. дские футболисты. Мимо! А ты чего телишься? А под утро другие соседи радио слушают. И все это в ответ на наш крик. (Крик.) Баю-бай, засыпай, а то соседи к нам придут, свою колыбельную споют. Только эта колыбельная не настоящая, а поддельная. (Громко.) Правда же? (В ответ стук, как в азбуке Морзе, –

точка-тире, точка-тире.) Вот так живешь, не видишь соседей и кажется, что их и нет вообще, что там пустая стена. Как будто мы находимся в картонных декорациях. А там нет ничего. Весь этот звук – он записан. На нас направлены камеры, снимающие фильм, в котором мы спим, пытаемся уснуть. Чтобы потом его смотрели и под него спали. А что, большинство фильмов как раз для того и нужны, чтобы спалось как надо. Ретуширует ту реальность, в которой они живут. Мы спим, смотрим сон, в котором тоже спят. Уснул. Вот же уснул. (Телевизор делается тише.) Вот же уснул. Сперва с животиком мучились, потом не мог угомониться. А что сделать, если вечером не могу не выпить глоток. А потом другой. А утром понимаю, что не надо было – его, маленького, кормить снова и снова нужно, а я выпила, в груди не молоко, а ядреная простокваша. Остаются смеси. Ах, эти смеси… В них натолкают разного, от чего и пучит и выворачивает. Прочитаешь состав, хочется выбросить, а он-то тянется, вот и даешь. И укропная вода не помогает. «Эспумизан» извела. Потом даешь слово, а к вечеру повторяешь после ужина, а ночью открываешь новую банку и разводишь, морщась. И снова обещание, и еще одна банка. По-другому невозможно. И снова крик, и снова этот взгляд: «Помоги мне, почему я кричу? Мне это неприятно. А-а!» Блин! Я сдерживаю себя, чтобы не сказать какую-нибудь гадость. З-зззз-з. Так и просится наружу. Такие мысли. З-зззз-з. И про падение, и желание свернуть шею, проколоть глаз. И про окно. И подушкой. (Успокаивается, всхлипывает.) Вот так. Я тебя люблю, только когда ты кричишь и не слышишь моего «ради бога!», то мне хочется ударить тебя так, что… тихо, тихо. Надо выпить.

Кладет ребенка, уходит, ребенок издает крик во сне, за стеной резко включается и выключается телевизор, она возвращается с бокалом, оправдываясь.

А что? Папки нет и не будет. А живот – это у нас семейное. Мама – чуть что, все своей сестре отдавала: и обед, и ужин порой, та же была младше, а отец – он так и умер от переедания. Весь день ничего не ест, а вечером придет и как наестся! Вот и ушел в тот мир сытым. Я к нему еще перед сном подходила, чтобы он лекарство выпил, он у меня взял, в руке зажав, уснул. Хре-хре. Хрю-хрю. Сделал вдох, а выдохнуть не смог. Если бы я жила с мамой, то она бы с тобой, и у меня… как только подумаю, как бы все получилось. Только и она тоже. Все уснули. И сестра от приема внутрь. И мама неосторожно приняла успокоительное. И папа. Хрю-хрю. Все спят… (Следующее она говорит быстро, как будто старается таким образом успокоить себя.) По мне, спать нужно много, чтобы не оставалось времени на плохие дела. А то, что остается, – нужно говорить, чтобы не обрывать жизнь. А так замолчишь, проснется и снова в крик, то все… Поэтому и гуляем мы больше, и купаемся тоже. Чтобы уставать. И спать по-другому.

Пауза здесь нужна. Во время этой паузы девушка рассматривает своего спящего ребенка, но нет в ее взгляде умиления, что свойственно матери по отношению к своему ребенку, а больше напряжение.

Родились мы слабые, чуть больше килограмма, думали – не жильцы. Да и этот «дущ» вечно в градусе, вот и получился «высококачественный» продукт, правда, с истекшим сроком. Первые три месяца прятались, он приходил, все так же спал, прятала под подушку его вещи, а потом заприметил. Я не знаю, чего ждала, но точно знала, как только скажу ему об этом, то больше не увижу. Поэтому тянула до последнего. Мог бы и вообще не заметить. Я слышала, что есть такие семьи, в которых отцы настолько зарабатываются, что забывают, сколько у них детей. А что – нормально. Когда бы он приходил, малыша в соседнюю комнату, а сами… Я думаю, справилась бы. Что ему надо – этого и того. Меня и буйвола на тарелке. Но фокус не удался, живот мой стал заметен, да еще тошнота в тот вечер открыла его узкие глаза. Смылся, конечно. Мне не нужно было в душ уходить, напевать и намыливать, прямо так и сказал: «Мне здесь делать нечего, коли так». Вот удод! Ушел и не приходил больше. Все. Да мне и не того даже. Успевай менять. Да, появился еще один. Ему нужно было попробовать с такими, как я. Тоже женатый, тоже не храпит, но не так одиноко. Обходимся без ночевки, спит всего час, а потом как ветер – фьють, и нет его. Не успеваю поговорить. Хорошо, что ты у меня родился. Какой-никакой, но уже мужчина. С тобой мы разговариваем. Я тебе рассказываю про все. А ты меня слушаешь, спишь и… только живот, но есть укроп и «з-ззз», только соседи не понимают.

В следующее мгновение напряжение на лице сменяется долгожданным умилением, она берет ребенка на руки, подходит к окну.

Когда человек спит, то ему обязательно что-то снится. Помнит он об этом или нет, но снится точно. И чаще что-то невероятное, то, чего не хватает ему. Жизнь наша скучна, свою жизнь я изменить не смогу, уже поздно, а его… я постараюсь. И сделала вывод, что там… (показывает куда-то туда, в окно, за пределы) там все такое ненужное, все такое злое, все такое не для тебя. Поэтому лучше спи. Спи больше. Спи. (Резкий крик, запоздалый звук телевизора. Она укачивает и возвращает крикуна на кровать.) У тебя все будет. Все, что можно вложить в слово «все». Конечно, трудно будет, знаю. Придется тебя спящего кормить, купать, но я справлюсь. И ничего, что мы на кладбище гуляем. Там как-то поспокойней будет, чем в парке. Нет, мы пробовали, конечно, но там просто ужас – один мальчик как завопил, будто его режут, а девочка стала просить у мамы мороженое, а та не взяла кошелек, что тут началось! Мы ушли, а кладбище – оно рядом, ближе, чем парк, там никого не бывает утром, вот мы утром и приходим, правда, там смотритель есть, такой пожилой дядька, так он посматривает за нами, но ничего, у него работа такая – смотреть. А мы погуляем, пообщаемся с разными Олями, Петями, Марусями, посмотрим на красивые фотографии, цветочки, посидим и там, и там, так хорошо, так спокойно, и время как-то очень быстро проходит. Погуляем, приходим голодные. (Крик. Стук.) И ешь ты меньше. Правда, с животиком все мучаемся, по ночам такие концерты, соседи, ау! Но я жизнь положу, чтобы сделать твой сон нормальным. Изведу соседей, все сделаю. Трудно будет, знаю, но я справлюсь, потому что только так возможно.

Конец ознакомительного фрагмента.