Разговоры со спящими

Девушка, Женщина, Пожилая женщина, Старуха – одно и то же лицо в разные промежутки времени.

Сын, он же Мальчик, Парень, Мужчина.

Смотритель кладбища – несмотря на возраст, он всегда остается смотрителем кладбища.

И спящие…

Спальня. Ничего особенного, все, что обычно бывает в спальнях, – кровать, тумбочка, стул, бельевой шкаф, кресло, может быть, комод. Большое занавешенное окно с небольшой щелью в нем. Пиджак, брюки небрежно брошены на пол. В комнате приглушенный свет от бра около кресла. На кровати, отвернувшись к стене, лежит полуобнаженный Парень, прикрытый простыней. Напротив, у окна в кресле сидит Девушка, нервно кусающая ногти.

Слышится звук телефонного звонка – противный, вибрирующий, тревожный, монотонный «бррр». Парень вздрагивает, но ее шепот «Тихо, маленький» успокаивает его.

Девушка. Он говорит: «Схади в дущ». Через «а» и «щ». И что? Пойду я в душ, намылю себя фисташковым гелем, задумаюсь о том, какую песню спеть, чтобы он, услышав, смог оценить и мой голос, и мой музыкальный вкус, посчитаю семь-восемь, буду стоять вся в пене, с открытым ртом, пока он фьють… «Схади в дущ»… пока он поворачивает два ключа и пропадает в междуречье дорог и женщин. Блин, конечно, сегодня я постаралась, использовала разные штучки, заказала заранее на «Озоне», принес почти мальчик, худой, как бутерброд в театральном буфете, и спросил: «Будем проверять?» Нет! Не надо. Иди уже! Липкий, клубника, экстракт, но клейкий, соединяющий, со смыслом… он-то в экстазе, а я в хреновой мази. «Помойся», шепчет, ты всю кровать измажешь… я не лягу, пока не помоешься и не уберешь здесь. Тебе-то чего волноваться, не твоя же суспензия. А он, блин, смотрит на меня, кусает сигарету, а у меня так соски ноют, как будто он их сейчас мнет, как полиэтиленовый антидепрессант в каждой упаковке телека. Хочется крикнуть: «Перестань!», но я же никогда не крикну. А вдруг, покусав свой «Парламент», он наденет брюки, выдохнет так тяжело, как будто все это у него набралось, пока он был со мной, и свалит. Нет, не пойдет… так легко от меня не получится сбежать. Мне не трудно. Я помолчу, вымою всю эту клубничную слизь, постелю, если надо, новую простынку и наволочку заменю, если потребуется, чтобы только ничто не помешало. А то он и вправду не ляжет, и тогда у меня кресло, стул, подоконник, а ему выспаться надо после такого. Я же его извела. Не станет же он в кресле. (Изучает кресло как место для обоюдных игрищ.) Хотя, может, и в кресле. И на полу, если понадобится. И на изжеванной кровати, и на… (Глаз падает то на пол, то на подоконник, то на потолок, и после кругового обзора останавливается на Парне, измученном и, можно сказать, даже измочаленном.) Размечталась, только не он. Он не. Может быть, он вчера так устал, у него энергии-то осталось только на один раз, и скажи спасибо за этот глоток. Спаси… но, правда, я же не знаю, чем он занимался вчера. Говорит, после работы. В полночь? Какая, нахрен, работа? Я уже думала ложиться, прочитала «Отче наш», включила свет в прихожей и на кухне, сбила подушку… стучится. Если бы звонил, как все. Деликатный, блин. Стучится. Чтобы соседей не будить. Кого там будить? Молодых, что не живут в тишине в принципе, или этого старика, который из звуков воспринимает только грохот взрыва и шум свадьбы? Я уже спать, все постирала, у меня, как знал, и белья-то не было на себе, надела что-то из старого. А он: пусти, говорит, старого-голодного. А я, блин, молодая и сытая! Башмаки-то не стоптал, спрашиваю. Думала не пускать, напомнить из последнего, про его звонок на балконе, женское «мася» и это выдающее его с потрохами покусывание сигареты. «Меня ждут друзья, у одного из них юбилей, а без меня ничего не получится». Знаю, твой друг ждал тебя в постели, а со мной ты разминался. Думал, не выгорит, а тут и я, нескладеха, и она, чищенная пемзой. Отрезать бы ему по самую шею, чтобы больше не выросло… но он как-то умеет на меня воздействовать: не сдержалась, открыла. Наверное, могла бы ему все отдать. Бери все: и посуду, и деньги, тысячу последнюю, и маринованные помидоры. А он с водочным амбре, шлеп борозда на порог, скинул только шапку, куртку и свои мокасины и на кровать меня, борозды свои оставлять. Пришел, оставил и напоследок туалетную воду унес. Случайно как-то. Второпях, а мужскую оставил. Так я на работу с ней. А что, надо же чем-то пахнуть. Не домом же, не метро. А там мои девки: «Ага…» Почему если от мужчины пахнет женским, то нормально, а про женщину такое никогда не скажут? Ты че это, от бывшего, что ли? Ушел, оставил. Или купила, а когда собралась дарить, он уже с другой трением занимался. (Раздраженно.) Все-то им понятно. По статистике… Нахрен их статистику. Я что, как и все в этой консервной банке? У меня что написано?

Лежащий на кровати объект ее внимания просыпается, ворочается. Она приближается к нему.

Тихо, маленький. Спи, еще ночь, все зайки спят. И ты спи. Любит тишину. У меня, говорит, на работе все ведут себя тихо. Я им ничего не позволяю. Чуть что – на кол. (Насмешливо.) На кол… кол. Так посмотришь: как будто и не живой. Лежит у меня… неживой. Почему? Да потому что застыл в одной недвижимой позе, как только глаза прикрыл, и не храпит? Мой папка так храпел, так… все равно что говорил со мной. Он: «Хр», а я отвечаю. Он: «Хре-хре, хрю-хрю». И такое понимание было. Его вздох мог рассказать больше, чем болтушка на улице, которую спросили, как пройти до метро. Его выдох, долгий, протяжный и даже певучий. Он выдыхал, и я вместе с ним. Только вдыхать, как он, у меня не получалось. У него прямо талант был. (Задумчиво.) Был. Бы-ы… л. (Обращает внимание на лежащий «труп».) А так ничего. Мертвецки. Тихо, ни звука. Натренировался, су… рок.

Спохватывается, прикрывает рот, как будто понимает, что не должна так говорить.

Прости, прости. Я дура. Не должна так. Надо как-то по-другому – ласково, чтобы, проснувшись, он на эти слова уже усвоенные мне ответил. Так не могу. Так ему лучше в самое ухо чтобы это слово вошло, как надо, а так, на расстоянии, все что угодно может влететь, и ему что, все это перерабатывать? (Подходит.) Сколько их у тебя было? Не партнеров на ритмике и дохлых рыбок, выкинутых в окно, а, да-да, этих длинных горячих надушенных тел? Ноль. (Насмешливо.) Я у тебя одна, словно в ночи луна… а ты ко мне совсем невинный пришел. Это я тебя испортила. Плохая девочка. (Смеется.) Повернулся. Блин, чувствительный. На работе своей нужно бдить круглосуточно. Он и на мне как будто постоянно бдит. (Смеется еще громче.) Тихо-тсс… Нужно сдерживать себя, но как, когда у него при ласках три раза вибрирует, отсылается почта, да и сейчас, во сне, постоянно что-то звучит. Вот бы… тихо-тс-с-с. Спокойствие, только спокойствие, говорил один мужчина в полном расцвете сил, или лет, никогда этого не помнила.

Звонок, он ворочается, она вскакивает и накрывает брюки подушкой, садится на нее.

Спи, еще рано просыпаться. Только заснул, а там всякие бяки к тебе пристают. Мы их спрятали от тебя. Можешь не беспокоиться. Я тебя от них защищу. У меня есть огромная подушка. Не одна. Их у меня хватит и на брюки, и на пиджак, и на твои разбежавшиеся носки. (За окном проносится трамвай.) Да что же это они все! И трамваи, и телефоны. У меня только. (Поднимает руку, второй нажимает на кнопку воображаемого телефона.) Пи-пи, абонент временно недоступен. Нельзя, чтобы он проснулся. Сейчас проснется, скажет: «Хочу кофе» или «Еще», потом уйдет и снова пропадет на месяца два-три… А так пока со мной.

Трамвай… Бросается к окну с подушкой, что лежала на брюках. Звонит телефон, она кидается стремглав на прежнее место. Тишина.

Сегодня суббота, с пятницы он у меня, еще ночь, потом воскресенье. А потом понедельник. Его нет, нет, нет. Если проснется, то это «нет» начнется уже сейчас. А так он есть, есть.

Пауза, которая позволяет ей подойти к нему и наблюдать, как он спит, но ни в коем случае не тревожа кровать, используя только самые бесшумные тапочки.

Как же он любит есть! Пришел, спорол большой кусок мяса. Съел и смотрит на меня голодными глазами – мол, что на второе? У меня и первое-то было на два дня. Нет, такого не прокормить. Если он каждый день нуждается по два раза минимум, утром и вечером, в обед спасибо ресторанному бизнесу, то это рано вставать, а потом еще на вечер. А сама слюнки глотай и стели постель. Говорят, все они хорошие, пока спят. Точно ангел. Вот это точно про него. Правда, из ангельского только взгляд, когда стоит на площадке и констатирует: «Я прищел. Не ждаль?» Ждаль, конещно, тебя день и нощ жду. Какие все же большие губы, неправильно огромные, как будто неправильно прорисованные, специально, чтобы посмеяться. Как он только не заглотил меня, беззащитную, которая и пикнуть бы не успела, скатившись в его какой-то безразмерный живот? Если сложусь, то как раз по форме его пуза. А что? Придет однажды, а у меня ничего (он же без звонка, конечно, я же его денно-нощно жду), так он меня, недолго думая, внутрь себя и определит… Сперва, конечно, все будет наоборот. Пусть лучше спит, так не ест хоть. И не говорит. Потому что когда он говорит…

У спящего вырывается крик: «А-а!».

Тихо, тихо. Да что ты будешь делать! Не спит. (Берет его голову, целует, укачивает.) Баю-баю, потому что когда ты говоришь, то все вокруг замолкает, все мрет. (Нежно.) Я мру, мои цветы и кошка прячутся, тоже дохнут. Соседи вымирают. Прислушиваются, конечно, но для меня мрут. (Воспитательно.) Что ты не побрился-то, царапал меня, баю-бай. Хочешь уйти, да? К масянкам разным? Тихо, баю-баю… Уснул, кажется. Вот бы спал так вечно, а я его бы не трогала. Все тс-с, да тс-с-с… и хорошо.

Кладбище. Простое кладбище, где все, что обычно присуще этому месту – могильные памятники, ограды, столики, стаканчики с хлебушком, цветы, тополя и тишина, вперемешку с доносящимися звуками ветра, что качает, заставляет скрипеть и стонать, может быть. Смотритель – старикашка неопределенного возраста, в руках веничек, елочный букет, отряхивается от снега, поглядывая наверх.

Смотритель (капризно). Ой, да не уговаривайте меня. Не стану я убирать. Да, вчера можно было. Почему вчера можно было, а сегодня нет? Вчера был совершенно другой день. Праздник. В праздник можно многое простить. Да, и это тоже. (Громко, срываясь на крик.) Правильно. Если бы это было вчера. Не сегодня. (Кивает головой, как будто с кем-то говорит, в данный момент слушает.) Не хочу ничего слышать. Конечно, понимаю, ты пошутил, и я должен воспринимать твои поступки, в праздник они происходят или нет, не иначе как в шутку. Но разве это можно назвать шуткой? Шутка, по-моему, это то, что веселит не только тебя. Шутка… само слово такое мягкое, такое… шу-шу… Что? Не только тебя, но и всех. Но как же я? Необязательно? То есть я могу плакать или страдать, изувеченный, но шутка удалась, если все смеются? (Растерянно говорит, скользя взглядом по могилкам, что в радиусе трех метров.) А что, прямо-таки все? Ни один не сдержался? Но посудите, каково это? Ночью пошел снег. Это прекрасно. Марику тоже стало приятно, только в какой-то другой форме – он просто решил этим воспользоваться. Знал, что пройду, и шляп мне за шиворот снег! Холодный, вы не представляете! Я только что вышел, набрался тепла от чая и масляной печки, что дымит, но греет, думаю: сейчас пойду поздороваюсь. А тут шляп – и снег. И что? Вот вы так просто спрашиваете: «И что?» Промочил. На мне две майки, неделю всего ношу, новые почти, шаль намотанная, свитер грубой вязки, целая тепловая гидроэлектростанция, а тут шляп и… нет, почему ему можно, а этому нет? Не сходится у меня. У вас да, а у меня ни на вот столько. (Раздраженно и решительно одновременно.) Хорошо, если Марику хочется меня заливать, засыпать, а то подкидывать всякие скользкие штуки под ноги, пожалуйста. Но почему все нормальные, а он нет? Ему нравится быть таким, тогда и чистит, убирает пусть сам. Будет ему наказание. Не надо меня уговаривать. Я сказал: нет. Ну что это такое – вас там много, а я тут совсем один. Тем более он это заслужил. Конечно, для вас что снег, что дождь, разницы нет. Лежите и горя не знаете. Ни холод вам не мешает, ни есть не надо, ни греть чайник, ни выкраивать деньги на сигареты. Нет этих просителей, что хотят лучшего места, слез после остановки сердца. Нет этого «там-там-там». Шопен. Соната два. Та-там, та-там. Тьфу. Нет чтобы радостно. (Уверенно.) Вам лучше, чем мне. Лежите, как вечно больные гриппом с вечно постельным режимом. Да еще снегом бросаетесь. Ладно. Я же сказал уже. Ну перестаньте! Пользуетесь моей мягкостью. Скажи спасибо своим соседям.