Флаг

Повернулась. Перетянула одеяло. Сказала «вентилятов». Именно так – вен-ти-ля-тов. Не шепотом, без потери дикции, звонко. Или другое? Маленькая. Жарко. Дышишь или нет? Теряешься. Почему во сне говорит больше? Может, снится, что уже взрослая, сидит за столом, уплетает один кусок кремового торта за другим, запивая шоколадным молоком, тыльной стороной ладони вытирая лоб… «Почему так жавко? Включите вентилятов! Вы же все

Будильник пробренчал испанской корридой, призывая меня на бой. Бой – это то, что нужно делать, даже когда не хочется. Не хочется будить. Поэтому зябкие ноги ныряют в бесшумные тапочки из «Икеи» и на кухню, где за ночь все охладело. Ко мне тоже.

Каша для Лапки, для абстракции (моей жены), и для себя. Всегда хочется удивить. Сегодня овсяная с рисом, немного натертого яблока (сахар нельзя). Сам пью чай с мелиссой. «Мой район!» поведал историю про то, как у одного пожилого человека похитили собаку и требовали выкуп (разве важно сколько?). Постепенно кухня принимала тепло. Окно потело, пряча небо, я сомневался, нужно ли сегодня бриться. Люблю, когда еще не проснувшееся лицо не трогаешь. Но когда на тебе щетина, прикасаешься чаще. Причина – массажируешь пальцы. Что лучше?

Посуда горкой. Жена после восьми вечера не может ничего делать. Так устроена. Я принял это и ее утренний сон (до восьми-девяти утра тоже вряд ли что-то заставишь). Включаю радио, чтобы только мне было слышно. Поет Элла Ф. «Колыбельную» Гершвина. Сражаюсь с застывшей кашей и маслом от рыбы. Руки плавно скользят по гладкой поверхности тарелок. Чистота. Бокал воды из фильтра. Прислушиваюсь. Сопит. Раковина тоже должна быть идеальной. Таков принцип.

У детей нет никаких правил. Проснуться может сейчас или через два часа. Пусть она легла рано или устала – все будет не так, как ты хочешь. Она как будто знает, что хочу, и делает в точности наоборот.

Умер Дуров. Его сердце сплошь покрыто микроинфарктами. Бывает так, что инфаркт сразу парализует или делает мертвецом. Как разделить жизнь на микро, в чем секрет.

На второй полосе рекомендации к воспитанию детей от двух до трех, куда их повести на выходные и что делать папам, если они остались одни (о, ужас!) со своим чадом. Сворачиваю. Моя лапа уже тянет ручки. Ням-ням. Две каши на плите. Какую предпочтешь? Она хочет все, но сперва на руки и послушать, как проходит проезд. Машем. Уехал. Еще один. Ждем. Пока-пока. Листья еще покрывают лес, и нам достается только шум. Принимаю душ за пять минут до выхода. Думаю, когда же подхвачу воспаление. Пока не удается. Вопрос в другом – хочется ли… Как говорится, было бы желание.

– Просыпайся, ухожу.

Абстракция просыпается. Идет к планшету. Там погода и количество писем. Там вся ее жизнь.

Малышкович тянется к домофону. Доставшаяся ей трубка тут же переходит ко мне.

– Сейчас иду, – восклицаю. – Как с погодой? Ответ пространный – «норм». Или вчера – «Холодно». Бывает и «так себе». Выхожу на балкон, открываю окно, ветер на четырнадцатом всегда с завихренями. Однако, сухо. Слава богу, зонт остается дома.

Малышка радуется со мной – впивается в шею. В результате – след в виде бумеранга. Она еще не знает, что я ухожу часов на десять. После выходных, когда я принадлежал ей целиком и полностью. На что всегда остро реагирует. Затевает крик, когда я стою в подъезде и тыркаю кнопку лифта.

– Научись не афишировать свой уход, – говорит жена (занимается иглометанием), прикрывая дверь.

Спасибо на добром… рых словах. Но ты пойми, что важно – приветствие, когда прихожу, уходя тоже что-нибудь похожее. Хотя бы кивок. Да все равно что. Ну, что-нибудь нужно. Не могу просто. По-английски. Как же не попрощаться. Как будто обиделся и ушел.

Можно доехать на автобусе, но я иду пешком. В первый год жизни на Череповецкой я не знал, что большая часть народа ходит по прямой тропинке. Я выбрал тропинку через лес, дорожный переход, плитка с кленовыми листьями вдоль школы, Абрамцевская, сломанная ива, арка в доме, бегом через дорогу пока нет ничего, зигзаг во дворе, повешенное белье, две арки, пройдя которые загадываешь желание (хочу тройню или не работать, только что-то одно из того), бойлерная (самое темное место ночью), задворки магазина «Виктория» с ароматами пекущегося хлеба, сбербанк, который месяц на ремонте. Я один. Ну, почти. Охрана, стреляющая у школьников сигареты, бабушки-старушки и алкоголики, говорящие со спонсорами через окно. Мне казалось, что только я (ну, почти) иду к метро. Остальные попадают к нему каким-то фантастическим образом. На автобусе, собственном авто, вертолете… Позже узнал, что есть другая дорога, значительно короче и менее вертлявая. Правда, бредя по этой монотонной тропе, в потоке энергичных играющих икрами и плечевыми мышцами людей, не успеваешь никого выделить. Поэтому, зная сейчас этот путь, я все равно выбираю более длинный.

В нем дворник лениво мел улицу. Две девушки в одинаково розовых куртках говорили о нем. Кто ОН? «Привычный», как они сказали или «приторный». Двухголовый поросенок кусает голову шоколадному кроту. У почтамта один белый воротничок утверждал другому, что своим становятся не сразу. Тот послушно кивал и сплевывал дешевый табак.

В метро низкорослый мужчина с ногами колесом неотрывно смотрел на женщину-струну (ее позвоночнику можно было позавидовать). Язык смачивал верхнюю губу. Точно так оголодавший людоед съедает туриста с образованием, чтобы только заполнить желудок и вскоре опорожнить. Смотрел, чтобы утолить голод, потому что не позавтракал или яйца и тосты слишком быстро провалились.

Девушка сильно размахивая рукой, заехала мне в пах. Не заметила. Я достал «Windows of the world» Бегбедера. End не только конец, но и вершина. Заканчивается одно – начинается другое. До Менделеевской не мог повернуть страницу, продолжая думать над спасением. В метро самолет не может попасть. Разве что мощный бур. Или гигантское насекомое.

При выходе стояла женщина с раздутыми икрами, держа в руках темно-желтый пакет «Billa». «Запишите наши координаты. Может пригодиться. Центр глухих». Северный вестибюль закрыли, проход под мостом с южного. Дорога растянулась. Удобно тем, у кого самокаты и велосипеды, только нести на себе… не-е, я и зонт-то лишний раз не возьму.

Под Грига проехал замурзанный Камаз. Если прыгнуть, все произойдет быстро или же повезет просуществовать, вдохнуть минуту, другую. Утром трудно думать о приятном – обязательно вмешаются скабрезные мысли.

ВГИК спит. Завтра первое сентября. Шукшин не может проглотить аршин. Какое состояние пытались передать скульпторы? Гоголь заложил палец… на какой странице? Твардовский что-то пытается сковырнуть… ногой. Только Тарковский спрятал что-то внутри себя и не каждый сможет вытащить это на поверхность.

Открытая дверь отдела кадров. Пару лет назад главная сгорела в машине. Последняя ходила пешком.

Вошел. Когда-то я работал здесь. Что-то писал про жизнь. «Меньшовы покоряют Владивосток». «Соловьевы хотят войны, но и мира тоже». «Выпускники досаждают министра культуры».

Писать про студентов – все равно, что писать про микробы, те, конечно, развиваются и несут в себе литры болезней, но про это уже столько изведено леса и интернет-пространства. Сейчас пишу меньше. Спасибо не говорят, но подразумевается.