Флаг
Шрифт:
– Наверное, нужен зачем-то.
– Вот и я думаю…
Вечером звонила мама. Она что-то сказала про кого-то, который что-то сделал с кем-то и массу ненужно-непонятных слов, среди цепочки которых четко фигурировало «отдыхать тебе нужно».
Я поцеловал дочурку, и она не ответила мне в этот раз ни улыбкой, ни каким-то мало-мальским «вентилятором».
3
Соседка расчесывала
Лифт с надписями и рекламой. Шнуруюсь. Не доехали. Десятый. Вошла объемная дама, прошептала «Дбр утр», и повернулась спиной. Букет сирени лез в нос. Через секунду вошел мужчина с пятого и девушка с керамическими вкладышами. Последняя стала расчесывать волосы, делая это
Сбилась волна. Ушел из жизни Уэйс Крейвен. Мастер ужаса и выражатель всего «хорошего», что есть на планете. С ним бы я поздоровался. Потная всегда рука теперь вечно холодная. Сливы на тротуаре лежали все выходные. Сорванная слива все равно, что мертвый человек, у которого вырвали сердце или отбили селезенку. Все выходные мертветь под окнами не смолкающего ящика, по которому женщина продала кусок торта 68 летней давности с церемонии бракосочетания королевы. Сможешь ли ты пережить ночь страха? Пережил же. Гагаку – обычная китайская музыка если прокрутить быстрее. Как бы называлась жизнь, если ее прокрутить в два раза. А если в три? Сколько будут портиться сливы, если жизнь прокрутить в четыре раза. А человек. При том, что нервный человек живет от силы лет 40. Десять лет. Дожил до третьего класса и баста. Становись сливой.
Тропинка, лес. Дорожка, магазин. В голове «Танец семи покрывал» Штрауса. Листья лежат. Сыпятся желуди. Боль чувствуется, но не сравнить с тем, что есть увядание. Голубой и оранжевый флаг в доме. Что бы это значило? Магомаев звучит «Свадьбой» из зеленой подозрительной «Волги». Оранжевый спокоен, а голубой нервно дергается, словно мечтает вырваться в космос или помассировать спинку.
Однажды меня огрели… флагом. На какой-то сектантской пирушке. Пели песни. Хлоп, цвет красный с буквами. Тема – Христос отец. Чего пошел? Хотелось не быть со всеми и в то же время с кем-то. Тоже пел, повторял «Открой сердце солнцу ветру…», чувствовал коллектив. Бамс. Усач кило под сто, повернулся, лыбясь, как в зеркало. Не «извините», ничего. Хотелось то чего хотелось, но не получилось, по всей видимости. Однако голова не помнит ни боли, ни одного из ощущений того времени.
Наталья, как обычно, в не очень обычное время. Перед метро, в магазине у кассы, в душе. Через мгновение я в подземке. Но перед этим:
– Есть два варианта.
«Тихий Дон» на восемь часов? В субботу? Что там про первый? Скучный Чехов? Тогда уж… Шолохов. Каменный круп, лодка и его взгляд «Все утопнете. Дело времени».
Впереди тату – крыло ангела, журавля, героя «Догмы», демон с сигаретой ниже, как это сочетается, ангел и демон в одном. Эвакуатор везет другой эвакуатор. На меня смотрит высоченная женщина с косой (та, что на голове, состоит из волос). Помогаю хромающему старичку зайти в вагон. Заступая за белую линию, понимаю, как боюсь проходить мимо проезжающего поезда. Меня относит в безопасную сторону. Вижу бога. Не всем везет. Мне повезло.
– Можно с тобой поделиться?
Вряд ли он хочет. Я не хожу в церковь, не ставлю свечки, Библию не читал, содержание-то знаю так примерно. Если и говорить со мной, то только тому демону с крылом, ему есть что сказать. Но тянет поговорить-то именно с ним.
– Давай так, я буду говорить, а ты делай вид, что слушаешь.
Поехали. Он молчит, а я бормочу.
– Моя жизнь, жизнь моя и только моя, Моя, моя….
Конечно, он меня уже через минуту не слушал. Пропал как телефонная связь в тоннеле.
Подвал, город. Я здесь. Нет ни души. Только шестипалый, паутина и моль. Часы торопятся, я не смотрю на них.
Трень-трень. Жена вспомнила. Хочет чего-то. Обмен голосами? Ха-хи. Послание в одну сторону, не хочешь?
– Погуляешь?
Комната отвечает недовольным гулом. Ревниво. Что может быть там, если есть здесь? Разве можно сравнить. Отключи. Внемли тому, что я для тебя приготовила. Тишину. Мысли. Дорогу в бесконечность, по которой хочется идти, не смотря ни на что. Босоножки, кеды с болтающимися шнурками, сапоги с дырочками (как же их?). Болтовня по телефону, друг с другом, так самому себе. «Я правильно все сделал». «Дурак, дурак, дурак!» «Канатоходец, поканатуходец, упавший сканатоходец». Шарк-шарк, гамс-гамс, бимс-ба-бамс.
Знаю, что после тишины может быть шумно. Прошу сделать чай с лимоном. Меня слушают. Приносят в парк термос. Лианозовский парк уже погружался в вечерний покой, когда двое как-то связанные со мной, появились на дорожке.
– Аня сегодня написала. Ей хотелось со мной погулять, я вышла, а у нее Варька спит не по времени. Погода жесть, никого нет, я одна. Пошла в «Фикс прайс», а там ступеньки, крутые, пока поднимала коляску, материла каждый выступ. Подняла-то подняла, а они мне заявляют «У нас с колясками не полагается», я им устроила про «полагается», а потом плюнула. Чурки. Сюзанна, Камиль. Москва же… эх. Когда спускалась, при выходе наехала девушке на ногу. Но я-то не заметила, а она «Могла бы и извиниться». А мне до слез обидно я всегда извиняюсь, если что, неужто я бы не извинилась, забежала и громко ей вслед крикнула «Извините, девушка!». Зачем я это сделала? Отчаяние какое-то нашло. А малышка в этот момент одна на улице. Почти минуту.
Аня, соседка – по форме снеговик, только в очках, мечтает о няне, считает, что сделать из мужа Рокфеллера не так сложно. Про меня она говорила одно «Его я не разглядывала». Я тот, которого не разглядывала Аня.
Мы сели напротив «Cafetorria». Точнее, сел только я. Малышка катала кукольную коляску, жена в три погибели бегала за ней, поучая обходить преграды из электромобилей, самокатов и вразвалку идущих прохожих. В чае с лимоном не хватало сахара. Обязательно что-нибудь забудет. Но жажда меняла отношение к недостаткам в лучшую сторону.
Справа на соседней скамейке сидела пожилая пара – сморщенные, подсохшие, за семьдесят. Они смотрели впереди себя в одну точку, и ни о чем не говорили. Разве что держались за руки – наверное, за годы жизни перебрали не один десяток способов для общения, и это был один из них. Дернулся палец, так она реагирует на его шутку, опустила голову – смутилась. А то и совсем без движения – на подсознательном каком-то неземном уровне. Ко мне подсела девушка. В тонкой розовой куртке кож-зам и джинсах с бесконечными дырами в дань самой нелепой сегодняшней моде. Она обхватила себя как любительница абсента Пикассо. Мурашки атаковали спину и правое плечо. Я снова не мог молчать:
– Вам холодно.
– Вы мне? – губы влажные, дрожь. Не слышу, как стучат зубы, но они стучат. – Холодно?
– Да, вам холодно.
– Неправда, – защита, тело медленно-напряженное.
– Я же вижу.
Легкое волнение, частые повороты головы с одним единственным вздохом.
Чаще я молчу, но когда вижу, что кому-то холодно или ему грозит опасность, то молчать нельзя.
– Мне нормально.
Минута. Мы сидели тихо. Я прислушивался к зубному стуку, а она, судя по дергавшейся ноге, нервничала. Жена доказывала маленькой о том, что лежать на асфальте плохо, но та не поддавалась никаким убеждениям.