Флаг
Шрифт:
Если мы не говорили вечером, то обязательно говорим утром. Мой опыт вождения встречается с ее нахрапистостью.
– Ты хорошо устроился – захотел, пошел. Я тоже так хочу. Знаешь, я даже придумала, что у меня есть сестра-близняшка, и она иногда заменяет меня.
Придумала? Что значит придумала? Она что блин пойдет в центр клонирования семьи и сделает себе копию. А может быть и мою заодно. Внесет некоторые коррективы, чтобы копия была податлива как масло, носила деньги и выносила использованные памперсы. Мне было бы сложнее в двойном размере, но вторая могла быть и на моей стороне. Если я вовремя успею рекрутировать ее.
И
У ЦИМа было людно. Собрались курящие и те, кто не курил, но вдыхающие дым, верящие, что и никотин здесь с духовной начинкой. Девушка с вытянутым лицом указательным провела по планшету, нашла меня в списке и продекламировала парню, которого я заметил не сразу (мимикрия бархата): «Второй ряд, двадцать второе место». Втиснувшись девятым в лифт, уверенный, что тот заверещит от негодования, мы поехали. Странно, но я не услышал никакого запаха – неужели восемь человек забыли про гигиену, но вскоре понял, что дело в носе, который время от времени закладывает. У кого – в полете, у меня – в метро лифте, в комнате без окон. Тесно, все категории 16+. Стараются не смотреть друг на друга – если прочертить линии от глаз, то вряд ли те станут пересекаться, как лазерная сигнализация в дорогом особняке.
Оставалось пятнадцать минут, два звонка, я заказал американо и «Твикс». Шоколад растекся, точно лежал у горячего (чайник, бутер, сердце). Рядом через стол на венских стульях сидела пара – девушка с оспиной на лице и парень, похожий на Яшку-цыганка из «Неуловимых». Ей было холодно – она вздрагивала, ей богу, я смог заметить гусиную кожу, но спутник как будто не замечал этого, вертя ложкой в тарелке с куском шоколадного торта. Но сделать я ничего не мог, кроме того, как повернуться и сменить объект. Но ничего интересного я не нашел… восковые фигуры, лица, почти не двигались, не дыша и рядом стоящие чашки с бутербродами не для употребления, а скорее для антуража.
«Тихий дон» Шолохов написал в 22 года. Двадцать два. Усики, бессонницы, спишь в одежде, забываешь про время. Голодный до секса, до знаний, мечтаешь перечитать всю мировую литературу, заучить максимум у Бродского, Маяковского и Есенина и при каждом удобном случае вспоминать… говорить только на языке поэзии – это закон. Нет других тем, кроме искусства. Картины, кино, Современник, путешествия вокруг света, на Луну, мечты, попытки суицида. Двадцать и два. Бог ты мой, сколько безумств крылись под волосами, и попыток их совершить. Сколько человек на твоих глазах обрели мечту только на кладбище. И слезы были, но почему была некоторая зависть, как будто они совершали вояж с приятными вытекающими. Смерть – это вояж с приятными вытекающими? Два тома, серьезных, со знанием жизни… способен ли парень на такое? По мне, только молодой и способен. Если бы мне ручку и шепнуть «Ты должен написать… о том, что тебя волнует», да я бы за эту подсказку… в этот вояж…. Я бы ничего не пожалел. Главное найти того, кто прошепчет.
Позади первое действие. Кашель, вздохи, чихи и все, что допустимо из физиологии, желание встать, поторопить
– Извините меня, – сказала девушка с оспинкой. Дело в том, что с самого начала спектакля, она сидела беспокойно (то снимала пиджак, то одевала, то просто вертелась), и оказалась сознательной.
– Не стоит, – плечи вверх-вниз, вверх-вниз. – Половина зала чувствовали себя также.
– Нет, спектакль великолепен, все дело в физиологии.
– Согласен, – голова вниз-вверх, вниз-вверх, – лучше сидеть на ступеньках, чем в этих кроватях.
Яшка что-то крякнул. Она снова мерзла. Почему рядом со мной человеку снова некомфортно – он или мерзнет, или вспоминает о том, что у него есть желудок. Или это начало паранойи? Может быть, мне нужен морфий?
Все второе действие я пытался настроиться на спектакль – Степан бил Аксинью, как живописно застывал опрокинутый кувшин с разлитым озерцом молока. Уходящие в борозды земли люди лепили комок на груди. Я даже сжал кулаки, когда раздались аплодисменты и не сразу смог разжать их.
До третьего акта было сорок минут. На Новослободской десяток кафе. Воздух был слаще сахарной ваты. В Макдаке я взял бигмак и латте. Кассир два раза переспросил – он услышал, что я хочу картошку по-деревенски и молочный коктейль… конечно, может быть, он поспорил, что продаст картошку даже если клиент заказал что-то другое. Сел на единственно свободное место рядом с мальчиком лет 13. Он ел роял де люкс параллельно с картошкой фри. Подошла женщина, по всей видимости, его мама.
– Принесла?
– Ты видел там очередь, – оправдывалась она, развесив сумки на спинки стульев, – Из-за пепси стоять?!
– Здесь есть магазины? – спросил он.
– «Перекресток». А что?
– Пить хочу. Зайдем?
– Ты зайдешь. Я постою.
– Почему?
– Не хочу. Я работала здесь.
– Ну и что.
– Не хочу.
После спектакля я бежал по эскалатору и понимал, что мои парализованные от долгой недвижимости ноги могут где-то подвести, я оступлюсь и я полечу вниз, а вслед мне будет доноситься: «Уважаемые пассажиры, будьте предельно осторожны».
Поздно. Где-то 23.07. Лифт. Лениво открывается, скрипит, арома пива и псины. Надписи про Ленку-неплательщицу из 97-й «Верни деньги, шлю…», «Поймаем, зажмем! Не бойся, свое возьмем!» Лицо ханурика маркером в три черты, реклама «Алло, пиццы» на стене, как обои и сквозь шахту лифта «What is love?» группы «Haddaway». Я не стал сдерживаться. Сказалось все – утренние трели, восьмичасовое действо, космические ингредиенты в фаст-фуде… хохотал я, как полоумный. Я слышал, как лифт проносился по этажам, и стоящие на площадке люди затихали, прислушиваясь.
6
Чтобы не растить зверя
– Хочешь кормить злого волка, давай, – говорит мне мама. – Но есть еще такой миленький и пушистый добрый. Не будет лучше, если порция мясного рагу достанется ему.
Я бы рад потчевать доброго зверя, а на злого просто внимания не обращать, пока он не скинет шкуру и не превратится в мечту зоофила. Но что сделать, если злой – твоя семья, вы с ним встречаетесь и вынуждены даже спать вместе. Если его не кормить, то привет мартышкам, что кидаются собственными фекалиями. Не от хорошей жизни, думаю.