Разгром на востоке. Поражение фашистской Германии. 1944-1945
Шрифт:
Гитлер только что сказал истину, за простое упоминание которой бесчисленные немцы – мужчины и женщины, солдаты и гражданские жители – были повешены от его имени. Он признал те факты, за понимание которых многие из ведущих генералов и дипломатов боролись с ним. Казалось, что наконец настал момент убедить его подумать о последствиях, уйти в отставку и открыть путь для мирных инициатив.
Однако пять генералов, один за другим, пытались убедить и успокоить его. Они уверяли его, что не все потеряно, что он, кто так неустрашимо верил в победу, не должен теперь, в решительный час, терять свою веру. Они убеждали его оставить Берлин, пока еще было время, телефонировали Гиммлеру, Дёницу и Риббентропу, и те вскоре также попросили Гитлера оставить Берлин, продолжить борьбу из Южной Германии.
Но Гитлер вялым голосом повторил, что не оставит город. Он приказал, чтобы население было информировано о его присутствии в Берлине (начиная с его прибытия в январе это сохранялось в тайне). Он передал Геббельсу и его семье, чтобы те прибыли в убежище канцелярии. Внесли документы, и с дергающейся головой и дрожащими пальцами он стал отбирать документы, которые подлежали уничтожению.
Геббельс и его жена вскоре прибыли. Его лицо было бледно, глаза без блеска. Он объявил, что в случае поражения он и его жена покончат жизнь на руинах Берлина. Гитлер слушал в тишине, затем отпустил их. Он вызвал Йодля и Кейтеля и приказал им оставить город этой ночью самолетом, чтобы воссоздавать Верховное командование армии на юге Германии и завершить операции оттуда. Он, Гитлер, не имеет больше приказов. Оба запротестовали. Но Гитлер не колебался.
– Я решил остаться здесь, – сказал он. – Я никогда еще не менял принятого решения.
Именно в этот момент Геббельс возвратился в зал заседаний Гитлера. Он только что говорил с Хевелем и узнал, что Риббентроп несколькими часами ранее послал обнадеживающие новости о готовности западных держав вступить в мирные переговоры. Риббентроп умолял, чтобы Берлин продержался лишь чуть дольше.
Быстрое воображение Геббельса начало ткать новую ткань политических и военных возможностей. Он заговорил с Гитлером. И где холодная, резонная манера Йодля и пустой разговор Кейтеля потерпели неудачу, Геббельс преуспел.
Гитлер попросил карты. Позвали Хевеля, чтобы он повторил донесение Риббентропа. Кребс вдохновленно объявил, что западные военно-воздушные силы внезапно остановили свои операции и что американцы не препятствовали отходу немецких войск из их секторов.
Они говорили в течение двух часов. Гитлер включился в обсуждение. Его голос зазвучал по-другому. Он перетасовал карты. Войска, о состоянии которых он ничего не знал, снова замаршировали в его голове.
Когда около половины восьмого вечера Хевель появился из зала заседаний, он мог сказать тем, кто ждал в проходах, что Гитлер превозмог свой великий кризис, что он решил бороться с русскими до тех пор, пока переговоры Риббентропа с западными державами не принесут плоды. Геббельс, появившийся полчаса спустя в большом волнении и с пылающими глазами, поведал об огромных политических возможностях, которые внезапно открылись. Он объявил, что Кейтель и Йодль лично будут вести операции вне Берлина и снимать осаду. И приказал мобилизовать все ресурсы столицы, каждого мужчину, каждую женщину и каждого последнего члена гитлерюгенда, чтобы выступить против русских и удержать город в течение еще нескольких часов или, самое большее, дней, пока придет помощь.
В течение часа приказы и инструкции роились из офисов имперского комиссара обороны Берлина, который только что подготовился оставить город. Печатные машины заработали снова, издавая листовки и прокламации, которые призывали людей Берлина к оружию и обещали, что через день или два наступит большой поворотный момент и принесет спасение Берлину и Германии. Ужасная фикция «последнего часа», рожденная днем 22 апреля, была помещена на бумагу, которая будет отослана в парализованный город. Обманом, угрозой или силой отчаянные массы нужно было вести в заключительное сражение – кровавое, невыразимо жестокое сражение за Берлин.
В то время как пресса жужжала в течение ночи 22—23 апреля, миллионы людей в подвалах, убежищах и в подземке перенесли агонию страха и неуверенности.
Утром 23 апреля войска, которые сражались на восточных, северных и южных оборонительных укреплениях Берлина, отошли в предместья, преследуемые русскими. Они старались выиграть время в предместьях, сомневаясь, будет ли город миллионов действительно брошен в ад сражения. Отставшие, раненые, оружейные команды без оружия толпились на улицах или разыскивали убежище среди руин и в подвалах. Многие из них присоединились к потокам беженцев, которые пробовали сбежать из города на запад, – приливная волна грузовиков, кессонов, полевых кухонь, санитарных машин, ручных тележек, колясок и велосипедов, серых, мягких, опустошенных масс, смущенных солдат в любой униформе или частично в гражданской одежде и отчаянных женщин, сжимающих своих хныкающих детей. Многие из тех, кто в лабиринте руин был не в состоянии найти путь к большому западному шоссе, затаились в подвалах, руинах, убежищах и подземке.
До сих пор берлинцы видели только чистых, отполированных солдат на параде. Но теперь они увидели правду – грязные, утомленные, опустошенные группы, смесь летчиков, танкистов, бойцов Трудового фронта. Они увидели транспортные средства, оставленные на улицах, потому что закончилось топливо или пали лошади. Они увидели слабое отражение катастрофы на востоке. Они начали понимать, что эта армия, измученная и переутомленная, не могла удержать одерский фронт и что все газеты, все радиообъявления врали. И люди в Берлине начали хоронить свои последние надежды.
Новые толпы гражданских жителей оставляли город. Они набились в подземку и наземные станции, надеясь проехать, по крайней мере, небольшой путь на одном из немногих поездов – и это в то время, когда русские снаряды уже рвались в городе и низколетящие русские самолеты сеяли осколочные бомбы и пулеметные пули.
В этот бедлам ударило наводнение прокламаций, призывов к оружию и приказов о безжалостной защите Берлина до последнего. В ранние утренние часы 23 апреля генерал Рейман был освобожден с поста командующего берлинским гарнизоном, и его место занял подполковник Бэренфенгер. Бэренфенгеру было двадцать семь лет, он неоднократно награждался за доблесть, и только потому, что был на фронте с начала войны, почти ничего не знал о реальной ситуации или о Гитлере. В течение нескольких дней его сделали генерал-майором, и он стал одной из фишек, которыми Гитлер и Геббельс разыгрывали заключительную азартную игру.
Разделение Берлина на зоны обороны было объявлено в полдень. Наиболее удаленная зона включала так называемое Берлинское кольцо, пояс предместий. Его окружность простиралась более чем на 104 километра. Следующая линия обороны, приблизительно 80 километров в длину, шла вокруг внешнего края города. Третья линия обороны следовала за линиями, формирующими петлю вокруг центра города.
По этим линиям население строило земляные укрепления так же, как оно делало это в Восточной Пруссии и в других местах с одинаково неподходящими инструментами и неадекватными планами. Но решающим фактом и здесь было то, что доступные войска были слишком немногочисленными, чтобы защитить эти линии. Берлинское кольцо требовало, возможно, десять дивизий, край города – восемь. Но все войска, которые были в распоряжении Берлина, насчитывали два батальона пехоты, несколько инженерных частей регулярной армии и тридцать батальонов народной армии, испытывавших недостаток в оружии.
Из СС и офисов службы безопасности, из полицейских школ и милицейских бараков, из СА и политических клубов рекрутировались команды, чтобы блокировать подходы к городу, куда вступали отступающие войска. С этими командами прибыли быстро составленные «военные суды» – и они не знали милосердия.
Вокруг центра города был поставлен кордон, сквозь который никто не мог пройти ни в одном направлении без специального пропуска. Это была зона обороны генерала СС Монке и нескольких тысяч эсэсовцев.