Разин А. А. "Зима в стране "Ласкового мая".
Шрифт:
Мы обращались к врачам, они говорили, что Юра перерастет, все будет нормально, а причина в трагедии, которая случилась в детском возрасте. Юрку выписали из реанимации сиротой и прямиком направили в детский дом, который, надо сказать, пользовался в Оренбурге дурной славой . Здесь был настоящий конвейер, готовящий кадры для колоний. Над воспитанниками издевались и педагоги, и старшие, в полной мере подражающие своим воспитателям...
Там у Юры проявились симптомы странной болезни.
И вот сейчас на стадионе опять...
Но хохотать, как тогда на дороге, не было возможности,
– Вы знаете, Андрей, - размышляла эстрадная звезда былинных времен, - среди любителей эстрады есть очень экспансивные люди. Очень! Да уж, понятно, Иван Семенович подтвердил бы слова Изабеллы Даниловны, если бы увидел, как на нашем концерте в Лужниках полторы сотни фанаток, в едином, как говорится, порыве вдруг расстегнули лифчики и, как гипсовый дискоболки из пыльных сквериков моего детства, зашвырнули их на сцену. Для полноты картины скажу, что шокированные уборщицы насчитали в куче этого хлама не меньше полсотни трусиков. Представляю, как объясняли фанатки своим мамам бреши в своем туалете. А "переход Суворова через Альпы"? Так с присущим ему мрачным юмором Аркадий Кудряшов охарактеризовал выход на сцену в "Олимпийском" двух отчаянных любительниц, раздевшихся и махавших джинсами, как флагами капитуляции, над головой. До сих пор вижу эту сцену, будто бы выхваченную из видика "про ужасы": как служащие дворца с каннибальскими глазами уносили голых фанаток в темноту служебных помещений. Думаю, впрочем, что смелых девчонок в пищу не употребили:
"Король" оренбургской дискотеки
А как же он появился в моей жизни во главе самых немыслимых хит-парадов вроде стенгазеты "За яйценосность!", которую нам как-то с гордостью предъявили комсомольцы одного птицеколхоза на Дону? Здесь надо сделать маленький экскурс в тот период моей буржуазной жизни, по счастливому стечению обстоятельств совпавший с перестройкой, устроенной моим славным земляком Михаилом Сергеевичем Горбачевым. В 1988 году знаменитый московский менеджер, руководитель фирмы "Рекорд", талантливый композитор и аранжировщик, заслуженный артист РСФСР Юрий Чернавский вызвал меня к себе.
Я явился, как всегда готовый выполнить любое приказание. Мы в "Рекорде" работали как рабы на фазенде. "Рекорд" раскручивал молодые дарования, а я занимался их отловом, приведением в божеский вид, вытряхиванием из неокрепших голов "комплексов неполноценности", с дальнейшим выпусканием перспективных карасиков в мутные, кишащие щуками эстрадные волны. Правда, у ребят, взращенных "Рекордом", быстро прорезались зубки, и скоро они сами начинали гонять щук, да и нас, своих крестных пап, могли укусить. Еще бы! Думаете, Ваня Фокин, вытащенный мной из зачуханного ресторана, где он прозябал в роли провинциального Майкла Джексона, - это подарок? Боже
Работа спорилась. Но, честно говоря, несмотря на доходы и все такое, на душе у меня было муторно. Хоть у меня и комбинаторная натура, но душе хотелось праздника, хотелось, чтобы среди скороспелок появился хоть один настоящий, а не придуманный "Рекордом" талант. Тем более, что меня не грели баллады знаменитого ленинградца Б.Г., где философии не больше, чем кофеина в одесском растворимом кофе, и публичные стриптизы кудесника слова и чувства Вити Шевчука и его "дуста". О мужестве творца выдающегося шлягера "Яблоки на снегу" товарища Муромова я уже и не заикаюсь. Большой физической культуры человек. Короче говоря, хотелось заполучить в "Рекорд" что-нибудь по-настоящему интересное и неординарное. Юрий Чернавский был, против обыкновения, зол и хмур:
– Андрей, поиск звезд отменяется. Скоро они вообще не понадобятся. Кончилась пленка.
Надобно сказать, что проблема магнитной пленки была бичом божьим. Шосткинское объединение "Свема", выпускающее самую паршивую в мире пленку, вообще повело себя кое-как и почти прекратило выпуск этой позарез нужной "Рекорду" продукции. Наши звезды оказались без фонограмм, именующихся в простонаречьи "фанерой", и рисковали остаться без куска хлеба, поскольку в большинстве своем от рождения были безголосыми, как циклопы. Это грозило "Рекорду" крахом, потому что молчащие звезды были хороши для немого кино, но никак не для стадионной тусовки. Я моментально забыл о своих переживаниях по поводу популярности "Яблок на снегу" и отсутствии таланта в "Рекорде" и пошел выбивать командировку в Шостку.
Когда за окном вагона замелькали пшеничные поля Сумщины, мой сосед по купе, молодой летчик гражданской авиации, уснувший еще в Москве, вдруг встрепенулся, грохнул по столику бутылкой демократического портвейна и представился:
– Саша. Из Оренбурга.
Я тогда и не подумал, что Саша - это Судьба. Мы вылакали портвейн, побеседовали о мощи гражданской авиации, ругнули Лигачева, сотворившего закон о борьбе с алкоголизмом, выразили уверенность, что закону осталось недолго жить. А потом Саша сказал:
– Ни хрена ты, Андрюха, не найдешь. Откуда у нас возьмутся самопальные таланты? Это ж не Ливерпуль.: Вот битлы - это да!
Меня стало скучно. Насчет битлов я был полностью согласен с пилотом: Саша еще раз оттянулся стаканчиком "розового" и вдруг сказал:
– Слышь, Андрей, ты что-нибудь знаешь про дискотеку "Глобус"?
– Во Флориде?
– Не, в нашем Оренбурге. Крутая дискотека. Я туда раньше ходил.
– Ну и что?
– Ничего. Помню, однажды привели туда пацана детдомовского. Весь оборванный, с фингалом. И жокей объявляет, что парнишка желает пропеть изысканной публике несколько песен. С ним парень постарше, клавишник. Почтенная публика не роптала, все уже забалдели и чего-то ждали. И вот пацаненок запел. Короче, Андрюша, меня не купишь. Я и флойдов знаю, и роллингов, по металлу ботаю. Но тут я заторчал. Классно пел парнишка.
– Да, у вас в Оренбурге все класс, - рассеянно подтвердил я.